Все против попаданки - Даниэль Брэйн

и наконец обернулась. На меня смотрела смуглая, похожая на цыганку девушка с вьющимися волосами, и в черных глазах ее плескалось самодовольство.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Лоринетта хочет отсюда сбежать, — продолжала «цыганка». — Как сбежала Онория. И да хранит нас Лучезарная, никто из нас из-за нее не хочет снова стоять в трехдневной молитве на заднем дворе вместо сна. Помилуйте нас, сестра. 

К нам подошла еще одна девушка, почти ребенок, очень похожая на ту черненькую, которая так откровенно и без малейших угрызений совести выдала свою товарку. Я покосилась на стонущую Лоринетту — она напряглась, и гораздо сильнее, чем когда корчилась на полу, ожидая, пока я вмешаюсь.

— Тереза видела, как Лоринетта с кем-то шепталась на заднем дворе, — тихо, чуть кивнув на девочку, проговорила «цыганка». — Да и взгляните на нее, сестра, боль ее больше не мучает. Правда, Лоринетта? Не покарает ли тебя Милосердная за то, что ты врешь сестре под крышей Дома святого?

Лоринетта змеей взвилась с пола, в грязном платье с замызганным фартуком, с растрепанными волосами похожая на помойную замарашку, и рванулась к горлу «цыганки», кто-то взвизгнул, но «цыганка» оказалась проворнее и сильнее и вмиг вцепилась в волосы Лоринетты, опрокинув ее обратно в лужи.

— Ах ты двуличная дрянь! — зашипела «цыганка». — Работать тебе, девке гулящей, тяжко? Так ты же не подыхала с голоду и холоду в городской подворотне! Не ты воровала у торговцев хлеб, чтоб прокормить вон их! — она мотнула головой в сторону Терезы, а я подумала — почему «их»? Тут же одна девочка? — Да ты святым сестрам ноги должна целовать за кров и пищу, паршивка неблагодарная!

Лоринетта быстро пришла в себя. Дотянуться до «цыганки» она не могла, но ударить все равно попыталась.

— Да знаю я, как ты воровала, и кто из нас гулящая? Убери от меня руки, ты, голодранка, проклятое отребье! 

— Ты кого назвала отребьем, мерзавка?

Драки — то, что я никогда не могла взять в толк. Бессмысленные попытки доказать кому-то чего-то, но впервые в своей жизни я видела не возню двух нетрезвых баб под смешки делимого мужика и его собутыльников, а жестокую свару по какой-то неведомой мне причине, хотя, казалось бы, обе женщины сказали мне более чем достаточно. Я подскочила на ноги, снова подсознанием отметив, что я молода, намного моложе, чем была… — или чем есть? — обернулась, заметила стоящую рядом бадью — на вид с холодной водой — и плеснула на сцепившихся женщин. Как на дворовых котов, пусть мне никогда не пришло бы в голову обливать ледяной водой животных, но люди — к чему жалеть людей, когда они в состоянии сами отвечать за свои поступки. Женщин тут же растащили подоспевшие… кто они им? Подруги? Приятельницы? Коллеги? Это же прачечная, значит, работа? Что я, которую назвали сестрой Шанталь, делаю в прачечной, жду церковный заказ? 

— А ну, всем работать! — негромко, но сурово и в то же время без тени раздражения приказала я. Нет, осенило меня, не я, я среагировала бы иначе. — А вы двое, — я ткнула пальцем в Лоринетту, затем в «цыганку», — на задний двор вместо сна! Покаяние на три дня, — я снова перевела палец на Лоринетту, — а тебе покаяние на неделю за ослушание! 

Что-то в этом было неправильно. Я не стала разбираться ни в чем, проявила власть и непонятную мне пока волю, причем, судя по лицам обеих наказанных женщин, моя кара была еще легкой. Чувствуя, как голова у меня начинает кружиться, а спертый, влажный и горячий до невозможности воздух жжет легкие, я огляделась.

Огромный зал. Бетон, подумала я вначале, но нет, камень, серый камень, с которого не капает, а льется конденсат, жар пламени под котлами, огромные чаны, в которых варится чье-то белье. Сестра-наставница или надсмотрщица, женщины, бесправные, покорные, лишь изредка пытающиеся взбрыкнуть и тут же принимающие наказание, каким бы жестоким и бесполезным оно ни было, бывшая бездомная воровка и девушка, потерявшая честь где-то с кем-то когда-то так, что многие здесь считали, что она в положении… Я уже знала о таких заведениях? Безусловно. Я снова утерла пот с лица. Не слишком интересуясь историей, не особенно уверенно сдавая экзамены в институте, почти не включая кино и редко читая книги, я все равно уже слышала о таком.

Подсознание или просто какая-то память? Реальный, кинематографичный, удушающий бред.

Я покачала головой.

— Идите за мной, — махнула я рукой. — Вы двое. Лоринетта и ты… как тебя зовут?

— Консуэло, сестра, — глаза «цыганки» расширились от удивления. 

— А остальные — работать! 

Я развернулась и вышла из душной прачечной. Я не знала, куда меня ноги несут, понимала лишь, что мне нужно увидеть. И я почти бежала по коридорам — сначала узким проходам здания, и вне прачечной потолки были деревянные, закопченные, низкие, с пятнами то ли нагара, то ли огня, потом — по галерее со сводами и ликами, потом — по красивой, яркой и гулкой церкви, и все это время за мной неотступно следовали Лоринетта и Консуэло. И наконец я вылетела из дверей красивого храма и повернулась направо — туда, где, я знала, увижу подтверждение пришедшим на память странным словам. 

«Приют благочестия и спасения и чадолюбивый кров Святой Мадлин».

Глава третья

— Прочитайте, что здесь написано, — надтреснутым голосом велела я. — Можно не вслух. 

Я сама перечитала не один раз. Сюр какой-то. Одна часть меня хотела завыть, другая крепилась — видимо, та самая часть, которую звали сестрой Шанталь и которая была в приюте за старшую.

Приют благочестия и чадолюбивый кров. Детский приют, если перевести на язык нормального человека. Мне самое место и там, и там. 

— А теперь идем со мной, обе, — приказала я. — Помня о главном: благочестие и спасение.

Благочестие и спасение. Последний приют Магдалины закрыли в девяностых годах двадцатого века, и, как считали некоторые исследователи, причиной закрытия было не изменение отношения к женщинам, а повсеместное распространение стиральных машин. Стирка — не просто доходный бизнес на слезах, но еще и символ: очищение.

Приюты Магдалины. Место, где страдали несчастные, кому в жизни не повезло. Слишком бедные, слишком развратные. Слишком красивые или слишком богатые. Вроде бы не монастырь. Институт исправления, сказали бы мои цивилизованные коллеги, слегка при этом поморщившись. Страшное, немыслимое карательное заведение —