Бунт - Аслан Аскарович Черубаев

Паампез усмехнулся в усы. Николай налил себе водки и выпил одним махом. Он долго молчал, кряхтел и откашливался, косясь на то место, где был Чаттан.

— Вот ты, батюшка, спрашиваешь – зачем, мол, мы с мужиками набезобразничали, так сказать. А я тебе скажу как на духу, не люблю я ходить вокруг да около. После Ворот попал я, значит, на суд…

— Таинство Определения.

— Ну да, точно. На Определение. Ну ты сам знаешь, смекаю, что там да как.

Паампез молча кивнул.

— Ну и вот. Очутился я здесь. Радости, конечно, не было предела. Не очень-то, видать, я много грешил, думаю, раз сюда определили. Даже слёзы потекли из глаз, веришь или нет? Сердце от счастья чуть не выпрыгивало из груди. Прыгал, как пацан. Хотя, по правде сказать, не шибко я и верил в Бога при жизни. Даже в храм редко заходил. Конечно, задумывался порой – а что там, после жизни-то? А потом, как обычно – суета, дела. «Смерть еще далеко», думаешь себе. «Еще жить да жить». И побежал дальше. Работать, гулять, любить, ссориться. Выяснять – кто прав, кто виноват, куда подевался второй носок, куда поехать летом, кто возьмет Кубок в этом году. А потом – бац! И всё… Все же уверены, что бессмертны почти. Вот Иван Михалыч из соседнего подъезда, тот – да, помереть может. Сгорбился весь, еле ходит. Бабка Аня, брата двоюродного тёща, тоже может – онкология у неё. А с тобой ничего плохого случиться ж не может! Почему? Да потому. Не может, и всё. Так и жил.

Николай вздохнул и замолчал, опустив голову.

— Слышь, батюшка, а закусона нет никакого? Салатика там или леща копчёного?

Паампез оглянулся и рукой подозвал филлофиона. Через пять минут на столе стояли салаты, рыба и квас.

— Я всё раньше думал, - усмехнулся Николай, закусывая. – А в раю есть надо или все святым духом питаются? Хе-хе… А водку этот… тип отменную сделал, ничего не скажешь. А вот скажи мне, ваше преподобие, смогу я батю своего найти здесь? Сколько ни спрашивал людей здешних, и у ангелочков твоих тоже интересовался – не видели ли, мол, Куряева Петра Анатольевича, никто не знает.

— Найдешь. В своё время.

— Да? Это хорошо. Это здорово.

Николай налил и выпил.

— Ох и крут был характером Пётр Анатолич-то, скажу я тебе. Помню, классе так в пятом мы с пацанами в кушарах за домом в первый раз покурили. Яшка Мухтаев у отца пачку свистнул и нас угостил. Еще помню – все закашлялись, а я ничего, сдержался как-то. Так батя мой как унюхал меня, заставил три сигареты выкурить подряд, представляешь? Хе-хе. Ох как меня выворачивало! До сих пор в памяти. С тех пор ни одной сигареты в рот не брал, спасибо отцу. Помнится, поднимет меня, малого, сонного с постели, и под холодный душ! Закаляйся, говорит, боец. Я стою, дрожу весь, дыханье перехватывает, но терплю. Так вот… Сам он всю жизнь на складе строительном кладовщиком проработал. Оттуда и дачу построил, времена такие были. Пошёл однажды с мужиками в баньку, а оттуда в снег нырнул. Ну и сердце прихватило. В больнице и скончался, царствие небесное.

Николай посмотрел вокруг и невесело усмехнулся.

— Мамка на похоронах ни слезинки не обронила. Словно застыла вся. Мамка на фабрике кондитерской работала почти всю жизнь. Помню, конфет дома было – тонны! Мы с сестрёнкой Олькой весь двор угощали. У меня и кликуха была – Мишка На Севере, хе-хе. Я, наверное, в детстве так ими объелся, что всю жизнь от сладкого воротило.

В школе учился неплохо, особенно любил математику и музыку. Обычно математику с алгеброй не любят, но учитель у нас была, как говорится, от бога. А может, и от Бога с большой буквы. Алла Александровна её звали. Она во мне, в непослушном, шубутном пацане, личность увидела, понимаешь? И не только во мне одном. К каждому из нас относилась как к человеку с душой. Так вот. Ну а с музыкой тоже интересно получилось. Нашёл я как-то в библиотеке школьной пластинку с песнями битловскими. Знаешь их? Ну и вот. Дома проигрыватель был, ещё от тётки остался. Послушал я, зацепило, как говорится. И пошло, поехало. Гитару мне родители подарили на день рождения, на свою голову. Научился играть, потом в старших классах группу сколотили, «Лимонадная Нога» называлась. Мы даже на гастроли выезжали один раз, представляешь? В местный автобусный парк.

После школы в армию рвался, как все наши парни. Но не взяли по здоровью. Что-то там с внутричерепным давлением у меня.

Николай помолчал с минуту.

— Ты, наверное, таких историй наслушался миллион?

— Да, приходилось, - сказал Паампез, наливая себе чаю с мёдом. – Но ты знаешь, Николай, никогда не надоедает. Каждая жизнь ведь уникальна, неповторима.

— Может быть, может быть. – Николай сорвал яблоко с ветки, заглядывавшей в беседку. – А у меня как у всех. Женился после училища, сынишка родился, Алёшка. Потом развелись через пять лет. Потом опять женился, две дочки родили. Жена вторая у меня хорошая… была. Горюет небось там Юлька моя. По дочкам скучаю сильно. Ну и по сыночку тоже. Он-то больше с матерью как-то, ну ты понимаешь. Они все у меня хорошие выросли, башковитые, как говорится…

Николай махнул ещё полстакана.

— Вот ты спрашиваешь – что там мы устроили и почему? Так пойми, дорогой мой, что это вот всё, - Николай повёл рукой вокруг, - не жизнь!

— Это лучше, чем жизнь!

— Это чем же лучше? Тем, что здесь всё на голубой каёмочке подано? Ни трудиться, ни работать не надо?

— Ты прекрасно знаешь, что и здесь можно трудиться и наслаждаться плодами рук своих. – Паампез нахмурился.

— В качестве хобби, так сказать? Но необходимости нет.

— Тебе нужна необходимость?

— Пойми ты, ангельская твоя душа, человеку нужно любить, расставаться, взлетать, падать, страдать…

— Насчёт страданий, да. Здесь их нет. Ты говоришь, необходимы человеку страдания. А вспомни-ка пятое июля, Николай Петрович Куряев, и городскую клиническую больницу номер четыре. И свой острый перитонит, когда тебя еле спасли. В терминальной стадии. Что ты тогда говорил? О чём молил Господа? Помнишь? «О Господи!», взывал ты. «Господь Вседержитель! Я прошу тебя, как никого не просил в жизни своей. Избави меня от