Личная жизнь адвоката - Наталья Борохова

– Родители Артема надеялись, что мы когда-нибудь поженимся, – пояснила Жанна с оттенком превосходства.

– Значит, они не против кровосмешения? – насмешливо спросила Ева и, отвечая на недоуменный взгляд собеседницы, пояснила: – Ну, вы же сказали, что Винницкие относятся к вам как к своей дочери.

Шутка не понравилась Лисовец, и она поджала губы, став похожей на рассерженную куклу.

– Милица Андреевна сказала, что вы познакомились с Артемом в больнице, – сказала она пренебрежительно.

– Да, я – нейрохирург, – дерзко заявила Ева. – А вы не знали?

– Не имела представления.

– Это неважно, – благосклонно заявила Ева. – Когда мы с Артемом поженимся, я буду рада видеть вас в нашем доме. Возможно, я полюблю вас, как сестру своего мужа. Зачем же нарушать традиции?

Щеки девицы приобрели насыщенный цвет томата. Верхняя губа ее оттопырилась, и Ева с удовлетворением отметила, что девица ничуть не хороша. Интересно, что нашли в ней предки Винницкого?

– Всего доброго, – пробормотала она и быстро ретировалась.

Ева ощутила беспокойство. Так бывало всякий раз, когда ее независимая натура проявляла себя вопреки ее воле и обстоятельствам. Она начинала вести себя слишком вольно. Артем говорил, что все это случается не потому, что Ева плохо воспитана, а только по причине того, что ей с детства приходилось отстаивать свое право на существование. У нее не было родителей, которые водили бы ее за ручку и решали за нее все проблемы. Мама была слишком занята расчетами, как свести концы с концами. Ну а Ева с малолетства научилась отстаивать свои интересы злыми словами, а иногда и кулаками, и хотя во взрослой жизни с ней никто уже не собирался мериться силой, привычка щетиниться, как еж, все же осталась. Вот как сейчас. Что, спрашивается, плохого сделала ей эта голубоглазая кукла? Ничего. Сказала, что ее любят родители Винницкого? Да на здоровье! Зато ее любит Артем. Он сам ей об этом говорил, и если разобраться, у нее нет никаких причин, чтобы грубить. Будет неприятно, если он об этом узнает.

– Ну, как? Уже скучаешь? – вывел ее из задумчивости знакомый голос.

Она почувствовала крепкое кольцо мужских рук на своей талии.

– Осторожно, я могу вылить на тебя «кампари», – рассмеялась она.

– Что ты пьешь? – с притворным удивлением переспросил он. – Кампари?

Может, это был намек на то, что совсем недавно из спиртных напитков Ева знала разве что пиво, дешевый портвейн и водку? Впору обидеться, но ни в голосе Артема, ни в его глазах не было ехидства. Он не пытался ее принизить, а лишь с веселым удивлением констатировал, что за эти несколько месяцев она проделала большой путь. Фактически стала другим человеком, более зрелым, выдержанным. И в этом большая заслуга Артема. Она взглянула на него с обожанием.

– Я видел, ты разговаривала с Жанной, – сказал он с улыбкой.

– Я? – она почувствовала, что ее застали на месте преступления. – Ах да. Кажется, она назвала себя Жанной.

– Удивительно, что ты не запомнила ее. Моя мама, похоже, прожужжала тебе все уши о достоинствах этой девушки. Кажется, она втайне мечтала, чтобы я на ней женился.

«Втайне! – хмыкнула про себя Ева. – Похоже, этот вопрос был решен на семейном совете открытым голосованием», но вслух она спросила иное:

– А тебе она нравится?

– Жанна для меня как сестра. Знаешь, я привык ее видеть с малолетства. Мы вместе играли, шалили, когда наши родители собирались по праздникам. Мы таскали под стол печенье и конфеты, делили игрушки, по просьбе мамы играли на пианино в четыре руки. Представить сейчас, что нас может связывать что-то большее, чем дружба, нелепо. Для меня это все равно что инцест. Ты хоть знаешь, что такое инцест? – он посмотрел на нее. Артем-любовник на глазах превратился в Артема-учителя. Его попытки дотащить Еву до своего уровня не знали меры. Порой это ее раздражало.

– Не беспокойся, знаю, – ответила она.

– Тогда тем более ты не должна меня ревновать.

– С чего ты решил, что я ревную?

– А вот и ревнуешь! Если бы тебе было все равно, стала бы ты задавать такой вопрос! – торжествующе заключил он.

– Много ты о себе воображаешь, – возмутилась она. – Да если хочешь знать, твои приятели с меня глаз не сводят. Если разобраться, то это ты должен ревновать, а не я!

– Еще бы, – он прижал ее к себе. – Кто, спрашивается, вылепил такую Галатею?

– Тоже мне, Фигмалеон нашелся!

– Ты, наверно, хотела сказать Пигмалион.

– А, наплевать!

Словесная перепалка закончилась, как всегда, поцелуями и объятьями. Причем Ева, не стесняясь, притянула его к себе и крепко поцеловала в губы. Их заметили, и кто-то даже захлопал в ладоши.

– Горько! – раздался возглас.

Ева не смутилась. Она не спеша разжала свои объятия и счастливо улыбнулась гостям. В тот момент она не сомневалась, что совсем скоро эти слова зазвучат многоголосым хором на их свадьбе…

* * *

В зале судебных заседаний яблоку негде было упасть, и когда взгляды присутствующих повернулись к Елизавете Дубровской, у нее привычно перехватило волнением горло. Но она знала, что пройдет минута, и ее голос, тихий, с едва заметной дрожью, обретет силу и унесется ввысь под своды Дворца правосудия.

– Вам слово, адвокат, – сказал судья, предлагая ей принять участие в судебных прениях.

Она выдохнула, поправила рукой прическу и взяла в руки бумагу, на которой была записана речь. Она готовила ее более двух дней, тщательно отбирая среди своих аргументов самые сильные, нещадно отбраковывая все, за что ее сможет упрекнуть прокурор. Она обдумывала каждое слово, шлифуя свой слог, и теперь могла сказать определенно, что речь ей удалась.

– Господа присяжные! – сказала она, обращая свой взгляд к скамье, на которой сидели двенадцать судей из народа. – Я предлагаю вашему вниманию… – тут она сбилась, поскольку до ее ушей вдруг долетел какой-то странный шум. Это был громкий звук, нудный и продолжительный. Адвокат тряхнула головой, но иллюзия не исчезла. Странно, но никто из зрителей и участников процесса не отреагировал на неожиданную помеху. Все, как и раньше, продолжали смотреть на Елизавету.

– Ваша пауза несколько затянулась, адвокат, – сказал судья, глядя на нее исподлобья. – Вы что, забыли речь?

– Нет, я все помню, – ответила Дубровская, встряхивая копной темных густых волос, словно собираясь сбить с толку пронзительную сирену, без устали терзавшую ее слух. По всей видимости, ей придется говорить, невзирая на помехи. Она посмотрела на листы бумаги в своих руках. Они были абсолютно пустые, без единой заметки…

А вой все продолжался и продолжался. Открыв глаза после недолгого сна, Елизавета уселась в своей кровати. В комнате, залитой ярким утренним светом, раздавался дружный плач двух голодных младенцев.