Куплю любовницу для мужа - Евгения Халь

Я как втянула воздух, так и забыла выдохнуть. А что если Гордей думает так же? И его слова, что нам нужно пожить отдельно — это просто интеллигентная отговорка? Не скажет он мне напрямую, что я старая и скучная. Не то воспитание. Но тот же ход мыслей. И характер, как у Гурджиева. Он так же все время стремится вперед. Ему всегда мало достигнутого успеха и взятых высот. А мне хватило бы и половины того, что есть.

И неважно, что Гордей старше меня на три года. Мужчины позже взрослеют, но и стареют тоже позже. Не физически, нет, психологически. И я иногда вижу в нем мальчишеский, даже детский азарт, которого во мне не было и в пятнадцать лет. Я вообще никогда не была ребенком в полном смысле этого слова. Слишком рано повзрослела, как все балетные. У нас ведь и детства, фактически, нет. И сейчас у меня такое ощущение, что я стою на краю пропасти. Из-под ног осыпаются в бездну мелкие камешки, и меня вот-вот затянет туда, вниз.

А в памяти вдруг всплывают слова Гордея, которые он не раз бросал мне якобы шутя:

— Настюш, какая же ты все-таки премудрая совушка! Ну будь немного проще, легче, что ли? Чтоб ты знала: премудрые совушки часто превращаются в старушек Шапокляк.

Вот же оно! Он мне это сказал давно. И пусть это звучит мягче и смешнее, чем "ты слишком старая". Но смысл-то один: с тобой сложно и уныло, потому что ничего не в кайф.

Господи, что же будет с моей дочкой Белкой? Если Гордей при разводе потребует анализ ДНК, то моей дочке тогда ничего не достанется. Вся ее жизнь разлетится на осколки. Пока мы женаты, он молчит. Но при разводе обман вскроется, а этого Гордей не простит.

Много лет назад, когда Белке не было и года, он вернулся со стажировки из-за границы и узнал, что я родила. Тут же примчался ко мне и позвал замуж. Зная, что у него был соперник, Гордей мягко предложил сделать анализ ДНК, чтобы быть уверенным на все сто процентов, что Белка от него. По срокам так и выходило. Вроде бы. Но в глубине души я всегда знала, что дочка не от него, а от Аристарха. И там тоже сроки совпадали. Каждая женщина всегда чувствует где-то там, внутри сердца, кто настоящий отец ее ребенка. Нам и анализы никакие не нужны. Я поняла тогда, что единственный способ вырваться из ямы — это блеф. И я отчаянно блефовала. Боже мой, и откуда только эти навыки взялись? Ведь я раньше и в карты играть не умела. И врать толком не научилась. Но когда речь зашла о моем ребенке, все эти герои со своими суперспособностями могли отползти в темный угол, помирая от зависти. Я поставила на кон все и заявила:

— Конечно, мы можем сделать анализ, но тут вопрос в другом: в доверии. Понимаешь, Гора? Мне важно, чтобы ты мне доверял. А если я должна доказывать тебе, что это твоя дочь, то о ни о каком доверии и речи быть не может. Знаешь, как все эти тесты унизительны для женщины? Не уверена, что смогу потом забыть и простить такое унижение. Или ты мне веришь на слово, или уходи из моей жизни навсегда! Мы с моей доченькой справимся. Мы — сильные. Обе. И я и она.

Он молчал, глядя в окно и раздумывая. А я пережила самые страшные в своей жизни пять минут, после которых могла навсегда остаться ни с чем. Я тогда все время носила в кармане крошечную иконку Матронушки — Матроны Московской, главной заступницы несчастных женщин. И пока Гордей думал, нащупала иконку в кармане и мысленно взмолилась:

— Матронушка, матушка, помоги! Не за себя прошу, за ребенка! Сделай так, чтобы Гордей поверил и согласился. Ты же сама сирота. Ты же знаешь, как это горько: по чужим углам мыкаться. Не оставь, заступница!

— Согласен, Настюш, доверие — это все, — сказал Гордей, оторвавшись, наконец, от созерцания грязного и страшного двора на самой окраине Москвы. — К черту ДНК!

— Спасибо, Матронушка! Спасибо тебе, родненькая! — мысленно горячо поблагодарила я.

После этого Гордей не раз повторял мне

— Доверие, Настюш, доверие!

Он меня любил и потому верил мне. А я любила и обманывала. Нет, не так. Я сначала обманула, а потом влюбилась в него. Наверное, это неудивительно. Ведь он вытащил меня из такого клоповника!

Самое яркое воспоминание тех времен — это пирожок возле метро. Дешевый, пожаренный на машинном масле, начиненный непонятным фаршем, о происхождении которого даже не хочется думать. Но он был горячий, исходил паром на морозе и лежал на лотке, поигрывая на зимнем солнце румяным бочком. Мысленно я уже разломила его, обжигаясь, жадно ловила губами сыплющиеся крошки теста и фарша, и, закрыв от удовольствия глаза, жевала и глотала. Но если купить этот пирожок, то впритык хватит на детское питание для Белки. И точно не хватит на мандаринки для нее. А мне так хотелось увидеть, как она сосет оранжевую дольку, смешно надувая толстые щеки. Ведь это ее первая зима и первые мандаринки. Дома есть деньги. Но они отложены на съемную квартиру, за которую нужно платить как раз сегодня вечером. Хозяйка ждать не станет. В прошлом месяце мне не хватило ничтожной суммы. Копеек, буквально. Я обещала занести их ей чуть позже. Она поджала губы и процедила:

— Мы так не договаривались. У меня тоже дети. Двое. А ты у них хлеб изо рта вырываешь!

— Да тут же сумма смешная. Уступите, пожалуйста!

— Смешно тебе? — она задохнулась от ярости, маленькие поросячьи глазки сначала сверкнули под белесыми ресницами, а потом совсем утонули в мешках налитых щек. — Да я за эти копейки знаешь как ишачить должна? За овощным прилавком на рынке стоять — это тебе не мелкой кормой на сцене крутить. Лебедь ты недожаренная! Еще раз денег не додашь — вышибу тебя отсюда, и полетишь прямо в свое лебединое озеро без пересадки.

Нечего даже и думать, чтобы с квартирных денег снять немного взять. Поэтому, сглотнув слюну, я пошла за мандаринами. И пока моя кроха ела, раздувая румяные щеки, я все вспоминала тот пирожок, который так и не съела на морозе. И мне было вкусно оттого, что я его не съела. С тех пор ненавижу мандарины и оранжевый цвет!

Той зимой на моем сердце появился огромный страшный шрам. Он нестерпимо болел в те моменты, когда я выходила гулять с дочкой и видела заботливых отцов с детьми. Этот шрам убил во мне правдолюбие, мечты, надежды и порядочность. На этом шраме алой свежей кровью было выцарапано: "Твоему ребенку плохо, потому что ты в этом виновата!"

Сразу после этого Гордей вернулся со стажировки из-за границы и предложил мне другую жизнь. Фактически, спасение, для меня и дочки. И я обманула его, сказав, что Белка его ребенок. Ведь его не было в Москве почти восемь месяцев. И, уезжая, он даже не знал, что я беременна. Да я и сама не знала. Кто меня осудит? Только та женщина, которая не видела, как жадно ее ребенок смотрит на отцов, что играют с детьми в парке. Та женщина, что не знает, какое любопытство у ребенка вызывают мужчины, которых в его доме нет, и как старательно он лепечет: " Папа!", повторяя за другими детьми, и тянет ручки к чужому мужику. А ты, глотая слезы, шепчешь:

— Нет, солнышко, это не наш папа. Наш папа далеко. Он…