Сент-Экзюпери, каким я его знал... - Леон Верт
Шрифт:
Интервал:
Ходят слухи, что полицейские бастуют. Никаких подробностей.
Кое-что о жизни некоторых двадцатилетних. В одном кафе близ Дворца правосудия от неизвестного, посланного Шербонье, Клод[15] получил предписание, которое он должен передать аббату Ф…: «Если возможно, сбросьте парашютом в районе Ле-Бур-д’Уазан приемо-передающую радиостанцию для сектора Кап и прилегающих участков, а также для внешней организации».
Сообщение генерала фон Шольтица, военного коменданта Парижа, относительно порядка, снабжения и безопасности в столице. Текст странный, написанный на сомнительном французском, изобилующий невольными откровениями…
Генерал фон Шольтиц признается, что у него вызывает опасения террористическая деятельность, то есть Сопротивление. Признает, что близость фронта, наступление англо-американцев пробуждает надежду, которая, однако, может привести к мятежу. После прочтения этого сообщения в воображении возникают несколько недвусмысленных образов: некой непобедимой Германии – саботаж не наносит существенного вреда ее транспортным средствам; некой доброжелательной Германии, снабжающей Париж электричеством… Германии беспощадной, готовой «к самым суровым и даже жестоким репрессиям».
Но и несколько неуверенной Германии, которая что-то «доказывает».
К тому же мотив, объясняющий введение комендантского часа, совсем не тот, что приводился «Вермахтбефельшабер»[16] три дня назад. Очевидно, что текст составлялся столь поспешно, что не хватило времени завуалировать или устранить это противоречие.
Время идет, слышится поступь истории.
Ни одного полицейского у комиссариата на площади Сен-Сюльпис. Комиссариат закрыт.
Говоря словами П…, я рассуждаю как плотник, хотя раньше мне это было несвойственно. Теперь я ненавижу тех, кто не рассуждает как плотник. И я вижу на Елисейских Полях группы коммунистов, христиан и колонну парижских полицейских.
Где Тонио? Теперь я верю, что он жив. Уверенность в том, что он жив, утвердилась во мне. Но до чего тревожна эта уверенность!
Дорогой Леон Верт, Ваше письмо первое, которое я получил, – хотя я пока и не ждал писем, – и это так меня обрадовало, так обрадовало. – Я написал Вам большое письмо, а потом потерял его! Но я не хочу оставлять Вас без весточки и царапаю эти несколько строчек – пишу Вам снова.
Я люблю Вас все больше.
Дорогой Леон Верт,
Я только этим вечером узнал от Консуэло, что Вы были больны и, несмотря на неподходящий час, пришел справиться о Вас. Извинитесь за меня перед Нана, я ее разбудил!
Я очень обрадовался, узнав, что Вам лучше.
Дорогой Верт,
Я заходила проверить,
как ведет себя сердце
моего друга Леона Верта?
Оно спешит – в редакцию газеты…
Дорогой Леон Верт, статья Поллеса[17] обескураживает и огорчает меня. Мне бы очень хотелось, чтобы Вы подтвердили, что я не такой мерзавец, каким представлен в этой публикации! Прилагаю записку для Корню, мне бы очень хотелось, чтобы Вы передали ее ему, если только она не покажется Вам слишком глупой.
Мы перебазируемся! Здесь нас удерживает только снег, из-за него мы не можем подняться в воздух. Так что когда Вы снова навестите меня где-то в другом месте, то уже не увидите ни прежней столовой, ни моей бесподобной архиепископской комнаты. Другая фермерша будет разводить мне огонь, и во дворе будут разгуливать другие утки. Это грустно. Здешних я уже почти приручил. И мне так нравились и моя печурка, и мой пуховик, и красные изразцы…
Словом, вся эскадрилья сидит в ожидании.
А все из-за наступления (?) на Бельгию. И нам придется перебираться в другое место, колонизовать других туземцев, приручать других уток, летать над другим сектором. (Адрес, разумеется, останется тот же: полевая почта 897.)
Все это, Леон Верт, довольно странно и немного грустно.
Да и вся эта война немного странная и грустная.
До свидания, Леон Верт, Вы мне очень дороги.
Мне бы очень хотелось, чтобы Вы знали то, что, впрочем, и так прекрасно знаете: я в Вас бесконечно нуждаюсь, потому что, во-первых, я, думается, люблю Вас сильней, чем остальных друзей, а кроме того, мы близки по духу. Мне кажется, я в значительной мере разделяю Ваш взгляд на вещи, и Вы умело наставляете меня. У нас с Вами нередко случаются долгие споры. Но я не пристрастен и почти всегда признаю Вашу правоту.
И еще, Леон Верт, я люблю распивать с Вами перно на берегу Соны, впиваясь зубами в колбасу и деревенский хлеб. Не могу объяснить, почему от тех минут у меня осталось ощущение невероятно глубокой полноты жизни, да мне и нет нужды объяснять, ведь вы знаете это лучше меня. Но я был очень счастлив и хотел бы испытать это снова. Мир – это далеко не абстрактная вещь. В нем присутствуют и опасность, и холод. Мир вовсе не означает конец опасности и холода. К ним я безразличен. Ни опасности, ни холода я не боюсь и в Орконте страшно гордился собой, когда, проснувшись, героически устремлялся к своей печке. Но мир дает возможность видеть смысл в том, что жуешь, чтобы впиваться зубами в колбасу и деревенский хлеб на берегу Соны в обществе Леона Верта. И мне очень грустно, что теперь колбаса утратила вкус.
Приезжайте повидаться со мной, но отправимся мы не к нам в авиагруппу, обстановка в которой стала не просто грустной, а удручающей. Мы проведем день в Реймсе. Попробуем отыскать хорошее бистро. А потом можно назначить свидание Деланжу, и он привезет Консю и Сюзанну. Приглашаю вас всех на грандиозный пир. Приезжайте поскорее, я буду очень рад. Но не затягивайте, потому что если меня переведут в группу 1/52, то я окажусь очень далеко от Парижа.
До свидания, Верт, от всего сердца обнимаю Вас.
Я встречусь с Вами в Лане, неподалеку от вокзала, в гостинице «Англетер», поезд идет туда 2 часа 20 минут, это совсем рядом. И есть еще поезд, который приходит вечером, в девять часов шесть минут. Вы поужинаете со мной. На следующий день осмотрим Реймс (я не видел собор), Деланж присоединится к нам, мы вместе пообедаем или поужинаем, а потом он отвезет вас в Париж.
Согласны?
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!