Рыцарство - Филипп дю Пюи де Кленшан

Так во времена, которые мы называем Средневековьем, но для живших тогда людей являвшихся современностью, некий человек Церкви (кем он был? епископом? аббатом одного из могущественных монастырей, единственных центров цивилизации той эпохи? простым священником?) подумал, что вмешательство Господа в древний обычай вручения оружия позволило бы использовать его во благо. Возможно, этот шаг и не был вызван длительными благочестивыми размышлениями, но являлся вполне естественным поступком в те времена, когда вера пронизывала каждый миг человеческой жизни и отражалась на его самых что ни на есть повседневных делах. Нет никакого сомнения в том, что владелец освященного оружия — пусть подобные чувства не понять человеку атеистического XX в. — из-за страха перед преисподней и любви к Господу мог опасаться применять это оружие во имя зла. Может быть, подобные мысли посещали его и не каждый раз, когда он извлекал меч, ибо страсть к войне и опьянение от пролитой крови все еще были дороги сердцу этих новообращенных, которыми, например, являлись франки в Галлии.

Постепенно освящение оружия (главным образом меча) стало частой процедурой. Кроме того, оно превратилось в главный ритуал, возводивший солдата в ранг рыцаря, и будет оставаться таковым долгое время. Рыцарство сформировалось окончательно, когда оно распространилось уже по всей Западной Европе. Тогда рыцарь юридически — если это слово не является слишком ограничивающим для определения такого частного и неофициального института — являлся, как правило, выходцем из класса воинов (но вовсе не обязательно), принявшим двойное посвящение:

— посвящение от воина, уже ставшего рыцарем (и ритуал, символизировавший это посвящение, состоял из «colée»[1] и вручения оружия);

— церковное посвящение (ритуал, символизировавший это посвящение, заключался в возложении меча на алтарь с его последующим благословлением).

Стало быть, если создание рыцарства не было запланированным итогом предпринятых Церковью действий (что, кстати, подтверждают находящиеся в нашем распоряжении те редкие источники, которые способны пролить свет на возникновение рыцарства), то, без сомнения, духовенство очень быстро признало важность этого института и сумело заставить его служить в своих целях. Поступив так, клир вновь прибегнул к политике, которая была и остается традиционной и даже уже ставшей характерной для него: в силы, не сокрушенные прямым ударом, Церковь проникает, подменяя источники их энергии христианской верой, и, преобразовав таким образом, использует для своей выгоды.

Лишь эта политика позволила первым епископам построить церкви там, где прежде возвышались языческие храмы. Именно благодаря ей удалось превратить день зимнего солнцестояния в Рождество Христово (возможно, появившегося на свет в начале осени в 4/6 г. до н. э.), чтобы празднованием рождения Спасителя стереть даже воспоминания о вакханалиях и языческих празднествах огня, отмечавших возвращение света, то есть времени, после которого ночь (по отношению к которой мы еще сохраняем первобытный страх) отныне отступала бы шаг за шагом перед днем. Только подобная политика вынуждала Церковь признать обожествляемых народом легендарных святых и целителей до того, как сам народ их забыл или уже позабыл бы. Недавний пример этой политики Церковь подала нам в 1955 г., когда перенесла официальный праздник св. Иосифа — покровителя тружеников — с 19 марта на 1 мая, между тем как эта дата для людей является, прежде всего, символом борьбы рабочих профсоюзов, которые вообще, как известно, враждебны любой Церкви.

В VIII в. христианское вероучение, неспособное подавить — не говоря уже о том, чтобы одним решением церковного Собора уничтожить — варварский обычай воинского посвящения, унаследованный Европой от германцев, и таким образом ограничить все кровавые последствия этого акта, привычным для себя способом постепенно присваивает этот ритуал и преобразует его в институт, все более и более пронизанный верой в Христа, как это наглядно покажет эволюция обряда посвящения в рыцари. Из Зигфрида христианство сделает Парцифаля.[2]

IV. РЫЦАРСТВО И ГОСУДАРСТВО

Состоявшему из разобщенных грубых воинов рыцарству — этому еще несовершенному и лишенному всякой привлекательности плоду устремлений к лучшему, в который Церковь быстро вдохнула жизнь, — еще предстояло определить свое место по отношению к светской власти. К тому времени, как начал развиваться институт рыцарства, эта власть полностью основывалась на том, что мы справедливо называем феодальной системой. Все люди в структуре власти (пока еще рано говорить о государстве, ибо обычаи, законы и границы были пока слишком расплывчаты) связывались друг с другом узами зависимости. Королю, зависевшему от Бога, высшая знать должна была приносить клятву верности (la foi), то есть обещание выполнять свои обязательства перед монархом, и оммаж (hommage), то есть признание этих воинских и финансовых обязанностей, которые они, в свою очередь, получали от подвластных им баронов. Спускаясь ниже по ступеням иерархической лестницы, видим, как воин, державший мелкий арьер — фьеф, также приносил эту клятву верности и оммаж своему непосредственному сюзерену. На самой нижней ступени этой лестницы Иакова находится прикрепленный к земле серв, являвшийся не более чем пленником своего сеньора, но пленником, которого этот сеньор защищал лишь из экономических соображений против приходящих издалека полчищ или от слишком воинственного соседа: он входил в состав принадлежавшего сеньору скота, если употребить самое грубое слово.

Какое же место было суждено занять рыцарству в этом строении, строении замечательном, ибо лишь благодаря его существованию Европа раннего Средневековья (V–IX вв.), чье население состояло из множества групп, державших, говоря на современном воинском жаргоне, круговую оборону, смогла пройти сквозь эпоху великих терзаний, каким являлся период варварских нашествий? В конечном счете благодаря исключительно своему собственному устремлению рыцарство достигнет и освоит все ступени феодального общества. Короли будут посвящать подданных в рыцари; но и мужлан, проявивший доблесть в бою, иногда сможет получить благословленный рыцарский меч и избежит участи серва.

Но, как и Церковь в духовной сфере, средневековые государи постарались в мирской обрасти обратить институт рыцарства себе во благо; прежде всего они сами стали посвящать в рыцари своих вассалов и воинов, которые по этой причине должны были более верно им служить; затем создали всецело преданные им рыцарские ордена, явившиеся не более чем политическим инструментом, которые возвестят о конце подлинного рыцарского духа, поскольку именно тогда рыцарство свернуло с изначального пути. Отношение властей к рыцарству в период с IX по XV век в точности предвосхищает действия правительств, касающихся знати соответственно с XII по XVIII век. Не вызывает сомнения то, что зарождающаяся знать, с одной стороны, и приходящее в упадок рыцарство, с другой, в большей или меньшей степени выступили против абсолютизма, когда закончилось становление государства.