Никто, кроме нас! - Олег Верещагин

– Самоед. Сам себя ешь. Ты же этой войны хотел. Ты вообще ее последним шансом называл!

– Называл? – снова задал вопрос надсотник.

– Перестань за мной повторять! – разозлился Басаргин и встал. Шевровые сапоги, которые он носил вместо берцев, как у большинства дружинников, скрипнули зло. – Я отлично знаю, что ты сейчас будешь делать! Вместо того чтобы пойти и поспать еще пару часов, ты сейчас пойдешь шататься по окрестным подвалам! Тешить свою мятущуюся душу! И кончится тем, что тебя грохнет какой-нибудь морпех-снайпер! Чего ты смеешься?! – У Верещагина и правда вздрагивала губа, а в глазах зажглись веселые искорки. – Чего ты смеешься, долдон?!

– Мятущуюся душу – это хорошо, – сказал надсотник и захохотал в голос.

Секунду казалось, что Басаргин сейчас бросится на него. Но вдруг тот махнул рукой и засмеялся тоже.

– Ты всегда был кретином, – заключил он. – Ну ладно. Я пойду тоже.

Выходя, он задержался, крепко хлопнул командира по плечу и сказал:

– Мы их сделаем. В конце концов мы их сделаем, и не важно, что будет с тобой и со мной.

* * *

В одном Игорь Басаргин ошибался.

Верещагин не собирался тешить мятущуюся душу. Он и сам не знал, почему снова и снова с таким упорством обходит подвалы окрестных домов, в которых жили – существовали, вымирали – тысячи «гражданских», как называл их генерал-лейтенант Ромашов.

В такие минуты надсотник чувствовал себя бесконечно усталым и тяжело виноватым.

Басаргин был прав. Он – Верещагин – хотел войны. Хотел, потому что верил тогда и продолжал верить сейчас, что лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Но эти люди… Когда он появлялся среди них, то приходили усталость и вина. Ведь у всех у них до войны была жизнь. И дело не в том, жили они в блочных домах или в элитных особняках, ели на обед пиццу или ресторанные изыски. Просто – была жизнь, устоявшаяся, понятная, со школами для детей, медицинскими полисами, телевизором, какими-то радостями и достижениями, какими-то мечтами и желаниями. Они и тогда постепенно и неуклонно вымирали, но хотя бы не слишком замечали этот процесс, и тот не был таким уж болезненным…

Он презирал их мечты и желания, презирал эти радости и достижения, потому что совершенно точно знал – это все хлев. Хлев, хлев, хлев… Но эти-то люди были довольны такой жизнью! И сейчас, встречаясь с ними взглядом, он не мог отделаться от мысли, что они проклинают его, отнявшего все это. Ведь и телевизор, и полисы, и школы – все это осталось бы и в подмандатных зонах, и в лимитрофных государствах, на которые собирались поделить Россию ООН и НАТО. А такие, как он – не очень-то и многочисленные! – встали на дыбы. И вместо мирного раздела, мирной оккупации – то, что есть сейчас…

Нет, думал он, пробираясь развалинами. Это не вторая Великая Отечественная, не получилось у нас Великой Отечественной. Большинство просто боится и прячется в подвалах, покорно умирая. Боятся тех, кто бомбит и обстреливает. И его боятся тоже – потому что он, не такой сильный, как оккупанты, все-таки ближе, чем они, и тоже может выстрелить. Нет народа-великана. Есть процентов пять фанатиков, которым повезло неплохо вооружиться и худо-бедно самоорганизоваться. И есть остальные. Покорно ждущие, кто победит. И даже не понимающие, из-за чего началась война.

Но что он может поделать с собой, если ему их жалко?!

Лазить по развалинам в самом деле было опасно. Но надсотник почему-то был уверен, что его не убьют в эти моменты. Вот именно в эти – не убьют.

В воронке от «Томагавка» лежали трупы поляков. Много, не меньше шестидесяти. Их туда стащили после вчерашнего боя. Около ямы порыкивали и урчали несколько собак. И суетились среди трупов крысы. Крыс и собак пока еще не едят (по крайней мере – явно). Пока еще есть какие-то запасы, а у кого нет – можно добыть. Просто трудно представить, как начинен долгохранящейся едой современный город. Главное достижение цивилизации…

Изощренный инстинкт вдруг засигналил – опасно!!! Верещагин быстрым и одновременно плавным движением присел – и слился с развалинами. И через пару секунд уловил приближение двух человек – они тоже пробирались по развалинам с запада.

В правой руке надсотника появился длинный прямой нож. Зачем шуметь? Мы не будем шуметь. Если это вражеские разведчики и их всего двое – одного порежем, а другого… ну что ж, будет язык. Как получится, в общем.

Но уже через полминуты надсотник расслабился. Около ямы появились двое мальчишек. Лет по тринадцать-четырнадцать, высокие, худые, одетые в потрепанное барахло, бывшее когда-то модным. Модное – из тех времен, когда это слово имело смысл. Из прошлого времени, из древности – о боги! – месячной давности! Когда эти мальчишки ходили в школу, гоняли игрушки на компах… что еще они делали? Да много чего они делали и не думали, не могли подумать, что…

У мальчишек были рюкзаки – обычные школьные рюкзаки, тяжелые, судя по всему. Они опустили их на землю, встали, широко расставив ноги, на краю ямы, начали сосредоточенно мочиться. Один что-то сказал, второй хихикнул. И в тот момент, когда они застегивались, Верещагин встал.

Мальчишки шарахнулись. Но тут же обмякли – узнали командира дружинников. Один из них – пониже ростом, светленький – даже вежливо сказал:

– Здравствуйте…

– И вам того же, – кивнул Верещагин, подходя. Мальчишки смотрели на него, а он не мог вспомнить, видел их раньше или нет. И, чтобы они не уходили (страшно не хотелось этого!), спросил, кивая на рюкзаки: – Что там?

– Консервы, еда вообще, – сказал светленький.

– Откуда? – поинтересовался надсотник.

Второй мальчишка мотнул головой неопределенно:

– Да… вон там, в магазине… там еще много…

– На той стороне? – спросил Верещагин. Мальчишки уставились под ноги. – Убьют же.

– Не, мы местные, мы тут все хорошо знаем, – ответил светленький беспечно. Помедлил, нагнулся, достал из рюкзака блок «Мальборо». – Вот, возьмите…

– Димон… – зашипел его приятель.

Надсотник улыбнулся:

– Спасибо, я не курю…

– Ну, отдадите кому-нибудь, – настаивал мальчишка.

Верещагин помедлил. И – взял блок.

– Отдам, – пообещал он мальчишкам.

– Чего ты ему отдал? – недовольно спросил Влад, ныряя в обрушенный коридор. – А наши чего курить будут?

– Не ной, там еще есть, – Димка Медведев на ходу содрал обертку с шоколадки. – Всем хватит… Значит, половину хавчика отдаем мелким и женщинам. Остальное делим, как всегда?

– Угу… погоди, – Влад достал сигарету, зачиркал спичками, с наслаждением закурил. – Пхххх… Хоть отожремся. Знаешь, я думал – все отберет.

– Кто? – не понял Димка, жуя.

– Кто-кто… Этот. Дружинник.