Змеи и серьги - Хитоми Канехара

Забираюсь на футон, поближе к нему. Он утыкается лицом мне между грудей. Принимается целовать сосок Вот любит он это — уже не то что в прекоитальный, а и в посткоитальный ритуал превращает. Вообще-то, когда он целует мне соски, — кайф, редкий кайф, может, потому, что у него язык раздвоен. Лицо у него — расслабленное, невинное, как у младенца, наверно, во мне это материнский инстинкт пробуждает… да, вот даже во мне — запросто! Я гладила его — всего, все его тело, а он приподнялся и улыбнулся. Я видела — он так счастлив, так гордится собой, что, глядя на него, и я малость уверенности в себе набралась. Внешне-то Ама смотрелся как типичный панк, но где-то изнутри в нем прятался талант — ведущего телевизионных ток-шоу, чей дар — помочь присутствующим расслабиться. Да-а. Парень совсем не из тех, кого легко вычислить!

— ВАУ!!! НЕ ВЕРЮ!!! Я отказываюсь верить, что ты ТАКОЕ с собой проделала!

Боже мой, да ведь больно, наверно, было, как хрен знает что!

Просто — реакция моей подружки Маки на пропирсованный язык. Глазеет, глазеет, строит рожицы — и охает-ахает снова и снова.

— Я чё пытаюсь сказать — нет, ну чё на тебя накатило? Не, ну на ТЕБЯ-ТО?! Ты — да с гвоздем в языке?! А я-то думала, ты на дух не выносишь разных панков и этих супернавороченных богемных мальчиков!

Маки — прелестный идеал куколки Барби наяву и моя лучшая подруга. Познакомились в клубе года два назад — и с тех пор дружим идеально. Всегда вместе тусуемся, всё друг про друга знаем… так что во вкусах моих она разбирается только так.

— Ну, — объясняю, — я с парнем тут одним познакомилась, типа панка, вот, наверно, он на меня вроде как повлиял.

— Как-то необычно для мажорки вроде тебя — ну, в язык пирс забивать, — говорит она. — В смысле, сначала ты ни с того ни с сего дырки в ушах бить начинаешь, а теперь идешь и язык себе прокалываешь. Ты чё себе думаешь — в тотальные панкушки хочешь податься?

— МАКИ!!! Я НЕ МАЖОРКА!!! — рычу в ответ, но она ничего не слушает. Продолжает нести околесицу — и то ей панки, и это ей панки… Наверно, более-менее я ее реакцию понимаю. Я что хочу сказать — если вдуматься, то правда «гвоздик» в языке — не самое типичное дополнение к платьицам-«комбинациям» и блондинистым локонам. Ну а хоть бы и так — что тогда? И вообще — «гвоздик» в языке у меня не на веки вечные останется. Скоро у меня змеиный язык будет!

— Маки, а как ты к татуировкам относишься?

— К татушкам? По-моему, татушки такие классненькие бывают. Вот бабочка, ма-а-аленькая, прелесть, или розочка, или еще что-нибудь в том же духе, знаешь? — говорит она и мило улыбается.

— Я не девчачью фигню имею в виду. Я про драконов думаю, или про первобытный орнамент, или когда на кожу гравюры укие-э набивают, в таком вот роде…

— Чего?! — взвизгивает она в полный голос и морщит лоб. — Да что с тобой такое вообще делается?! Это, что ли, панк твой новый на тебя наседает, чтоб ты такое с собой сделала?! Ты с ним гуляешь, что ли? Он что — совсем тебе мозги затрахал?!

Я, между прочим, тут тоже малость призадумалась — может, мне и вправду промывают мозги? Ведь стоило мне увидеть тогда раздвоенный язык Амы — и все внутри обрушилось, словно все старые моральные нормы, все ценности в окно полетели. Глаз отвести была не в силах. И хотя эта завороженность не сразу же превратилась в жажду обзавестись собственным раздвоенным языком, я уже всходила по трапу на корабль, плывущий к берегам разрезанных языков, — наверно, в надежде осознать наконец, что же в этом настолько меня прикалывает.

— Ты как — познакомиться с ним хочешь?

И два часа спустя мы уже стоим на том месте, где я с Амой встретиться должна.

— А вот он!

Маки моя как увидела, кому я замахала, — у нее глаза семь на восемь стали.

— Господи, ты что, шутишь?!

— Он это, он, — говорю, — вон то пугало рыжее.

— Господи, скажи, что врешь! Он же выглядит — во сне присниться может!!!

Тут подходит Ама, с полпинка видит, насколько Маки неуютно, ангельски ей улыбается и говорит:

— Извиняюсь за свой устрашающий вид…

К моему громадному облегчению, этого вполне достаточно. Лед сломан. Маки принимается хохотать. А потом мы пошли потусоваться по центру и в конце концов засели в какой-то кафешке — так, ни фига особенного, одно хорошо — дешево.

— А вы заметили — когда мы с Амой-сан идем, ну просто все с дороги стараются убраться? — спрашивает Маки.

— Да уж знаю. Когда мы с Амой ходим, мне никогда ни в бар консумманткой устроиться не предлагают, ни флаеры никакие в руки совать не пытаются.

— Так что меня вообще удобно под рукой иметь, да?

Ама и Маки на раз нашли общий язык, а когда он ей еще и язык свой раздвоенный показал, тут уж она на его счет просто на сто восемьдесят градусов развернулась — только и верещала, как это круто.

— И чё — Луи себе вот точно такой же делать собирается?

— Точно. У нас языки парные будут. Луи, а может, тебе еще и на брови с губами пирс набить? Мы тогда вообще одинаковые будем.

— Ни в коем разе. Я только язык раздвоенный хочу и тату сделать.

— Да ладно, начала ее уж совсем в настоящую панкушку превращать, — говорит Маки. — Мы с Луи торжественно поклялись, что навеки останемся девочка-ми-мажорками.

— Не было такого. И, кстати, я НИКОГДА МАЖОРКОЙ НЕ БЫЛА!

— Ага, как же! — Ама и Маки говорят это абсолютно в один голос. — Да ты самая стопроцентная мажорка!

А потом они — уж не знаю, с чего, — уставившись на меня, принимаются орать:

— Один — ноль в нашу пользу! Один — ноль в нашу пользу!

Наша милая троица вышла в прекрасную ночь, нажравшись до усрачки и в полном пофигизме насчет того, сколь громко мы орали и хихикали, пока шли до метро по улицам, на которых, слава Богу, никаких паршивых зазывал уже не осталось. Ну, в смысле — почти не осталось. Появляется пара каких-то «быков» и начинает Аме рожи строить. Ничуть меня это не удивляет. Такие мужики вечно в драку его втравить пытаются — по любому поводу, какой из пальца можно высосать. Заорут вдруг: «Ты чё уставился?!» Или столкнутся с ним специально, а потом оборачиваются и рычат; «Смотри, бля, куда прешься!» Но Ама только посмеется, как дурачок, и извинится. Да он только на вид крутой… ну, это я так думала.

Один из мужиков, с головы до ног упакованный от Версаче, подходит прямо ко мне и говорит:

— Эй, детка! Это твой хахаль?

От Амы и Маки толку не было никакого — Маки за нас пряталась и даже глаза на него поднять боялась, а Ама только поглядел мрачно — так что я просто попыталась этого мужика обойти, и все. Но он делает шаг, дорогу мне загораживает и снова:

— Не, он — не твой хахаль!

— Это почему же? — спрашиваю я с каменным лицом. — Не хватает воображения представить, как мы с ним трахаемся?