Распускающийся можжевельник - Кери Лэйк

свой восемнадцатый день рождения. Потому что я выживший во втором поколении.

Они называют это эпохой Возрождения — буквально, пытаясь возродить население. Несмотря на то, что значительная часть мира была уничтожена одной-единственной инфекцией, не эта единственная вещь превратила нас в ничтожную часть того, чем мы когда-то были. Выходили из строя атомные электростанции, взрывались газопроводы, горели целые города, поскольку люди заболевали и не могли поддерживать их. Банды и преступники бунтовали, пытаясь установить контроль над павшими городами, убивая друг друга. Затем были люди, у которых были неизлечимые болезни, те, кто умер от недоедания, и бесчисленное множество других, которые покончили с собой.

Около дюжины катастроф, произошедших за десятилетие.

Сушеный хрустящий панцирь лежит у меня на ладони, и я смотрю на жареного скорпиона, мой язык увлажняется от приправленного к нему соленого "танг Папа", и я отправляю его в рот. Парни из моего сообщества говорят, что скорпионы — не женская закуска, что бы это ни значило. Когда мир катится к черту, все становится съедобным.

Конечно, у нас есть еда, но скорпионы — деликатес, особенно потому, что они приходят с другой стороны стены.

И они являются хорошим напоминанием о том, что жизнь не всегда предсказуема.

Достаю бутылку воды из рюкзака, я опрокидываю ее обратно, смывая солоноватый привкус с языка. В пустыне нехватка воды служит средством торговли — способом прокормить свою семью или раздобыть припасы, необходимые для ее защиты. Внутри стен, где я живу, вода — это просто преимущество жизни на Шолен-фермах. Так мы называем наше маленькое сообщество, состоящее примерно из двух тысяч человек, плюс-минус. Он назван в честь основателя, по иронии судьбы, сына того, кто когда-то был нефтяным магнатом-миллиардером до того, как произошел обвал. Его отец, по-видимому, отрекся от него за инвестиции в самоокупаемый проект.

Теперь это оазис в адском мире за стеной.

Здесь у нас есть клиники, школы, небольшие закусочные, пекарни, фермы. Черт возьми, у нас даже есть автомобили и мотоциклы — все они работают на электричестве, вырабатываемом огромной фермой солнечных батарей, которая, оказывается, тщательно охраняется в любое время суток. Торговля — это наша валюта, и к счастью для меня, папа — один из немногих врачей, что делает его очень востребованным членом клуба.

Уничтожение за стенами — это мир, о котором мы слышим только от немногих, достаточно смелых, чтобы время от времени выходить за припасами. Например, лекарственные растения, которые папа иногда собирает днем, когда Бушующие стихии наиболее заметны.

Те из нас, кто внутри, ведут относительно мирное существование, поскольку насилие может привести к гибели человека. Что ж, любое нестабильное поведение, которое даже отдаленно можно принять за Драгу, может привести к гибели человека.

Это мило. Отличное место для жизни, я думаю.

И все же, по какой-то причине, другая сторона зовет меня.

Это говорит мне о том, что нам слишком комфортно в мире, который стремится уничтожить человечество. И это однажды? Нас всех ждет неприятное пробуждение, когда Рейтеры или какая-то другая угроза станут достаточно умными, чтобы пробить брешь в этой стене.

Дымовые трубы можно увидеть, поднимающиеся к облакам, даже с нашего дома, и поскольку нам сказали, что в Мертвых Землях ничего не существует, я нахожу это интересным наблюдением.

То, что требует расследования.

На колючей проволоке, которая окружает деревья по всему периметру, висит громоздкий знак ‘Запрещено’. Для большинства достаточно предупреждения, чтобы их отпугивало.

Впрочем это работает, но только не на мне.

Я бывала там несколько раз раньше, но так и не добралась до задней стены. Это единственное место в сообществе, где деревья вплотную подступают к краю — те, которые, как я предполагаю, достаточно высоки, чтобы взобраться и увидеть другую сторону. Это также единственная часть, которая не охраняется, что делает ее вдвойне любопытной для меня.

Провода заряжены напряжением, достаточным, чтобы опалить мои внутренности, поэтому, когда я беру ветку с развилкой, чтобы приподнять верхний провод ровно настолько, чтобы пролезть, мои руки дрожат. Только недавно мне дали разрешение выйти за пределы второй фазы. Однако северная часть сообщества, и особенно этот лес, запрещены. Папа собственноручно убил бы меня, если бы узнал, что я снова рискнула зайти внутрь, но сейчас, когда солнце высоко в небе, я могу вернуться до наступления темноты, а поскольку я успеваю на ужин, он ничего не заподозрит.

Из восьми тысяч или около того акров, составляющих наше закрытое сообщество, на этот участок приходится сорок акров искусственного леса. Изолированный участок внутри стен, полностью закрытый.

И мне еще предстоит выяснить, почему.

Осторожно, чтобы ни одна часть меня не коснулась проводов, которые напевают мелодию смерти, когда я ползу между ними, я кладу руку на папоротник с другой стороны и задерживаю дыхание. Малейший рывок, и я могла бы зацепиться за один из шипов, цепляясь за забор, когда мои внутренности превращаются в пепел на электрическом стуле. Одним быстрым толчком я перекатываюсь на другую сторону.

В безопасности.

К аромату влажной щетки примешивается странный запах, похожий на запах горящих волос или мяса на открытом огне. У меня морщится нос, когда я оглядываюсь вокруг и позволяю густой роще деревьев поглотить меня под покровом высоких ветвей. Таких лесов, как этот, в природе не существует в пустыне, где растут тщательно выращенные фруктовые деревья — моринги, или голени, много фиговых деревьев, мармелада и гранатов. Как и все остальное здесь, это кажется фальшивым и неуместным.

Очаровательный маленький сказочный лес, окруженный милями адской засухи.

Идея состояла в том, чтобы использовать как можно больше земли для сбора фруктов, и в южной части участка расположено несколько рощ, с которых чаще всего собирают урожай. По словам папы, это началось еще до бомбежек, в рамках местной программы очистки сточных вод для облесения — способ избежать истощения и без того скудного источника воды путем орошения отходами.

Пышная зелень, высокая и низкорослая, привлекает мое внимание, когда я углубляюсь в лес.

До моего слуха доносится звук — низкий и гудящий, тихий, но постоянный. Повинуясь инстинкту, я останавливаюсь, осматривая стволы деревьев.

Ничего.

Но это никогда не бывает ничем, и неестественный звук затягивает мои ноги глубже в лес в поисках его источника.

У меня на бедре охотничий клинок, который папа подарил мне для наших экскурсий, а на боку пастушья праща, которую он сделал, похожая на ту, что использовалась для победы над Голиафом в Библии. Если я когда-нибудь окажусь по другую сторону этой стены, папа говорит, что у меня тогда никогда не кончатся боеприпасы среди всех этих камней и щебня.

Еще одна черта во мне, которая, я думаю, не очень-то присуща леди.

Говорят, во время войны рождается больше мальчиков, а в моем поколении на каждую девочку приходилось по двое. Если бы я