Сердце и другие органы - Валерий Борисович Бочков

жить с одной бабой, то любая Мэгги покажется пиком совершенства. Тем более, сбежавшая из-под венца, младшая сестра жены. Тут, пожалуй, любой зарычит. Даже такой травоядный, как этот.

Мои родители разбились на Первом шоссе. Они выехали из Сан-Франциско, остановились перекусить в Кармеле около полудня. Они ехали в Биг Сур. Когда я получил права, я полетел в Калифорнию, взял напрокат дешёвый форд. Я нашёл то место. Их машина перевернулась, пробила заграждение. Там крутой спуск, дальше обрыв, внизу океан. Машина на боку сползла к обрыву, но застряла между двух камней. Когда вспыхнул бензин, родители ещё были живы. Так сказали в полиции.

Я стоял на обочине, смотрел вниз. На те два валуна, что могли спасти им жизнь. Их бока были чёрными. Я перелез через барьер, я не мог поверить, что за пять лет дожди не смыли копоть. Это была не копоть, камень почернел от огня. Местами оплавился, стал скользким как стекло. Я царапал, пока не сломал ноготь. Потом сидел и плакал, потом пошёл дождь. Кто-то вызвал полицию.

Когда я вернулся в Нью-Йорк, в кармане штанов обнаружил гладкий камушек, идеально круглый и похожий на солодовую ириску, с запахом микстуры от кашля, которую мне прописывали в детстве. Я совершенно не помню, как камень очутился в моих джинсах.

Мои опасения оправдались наполовину: мы действительно перешли к скотчу, но до «Пяти с Половиной» дело не дошло. Около восьми Алексу позвонила Мэгги и он умчался, забыв заплатить свою долю. А я даже не успел съязвить насчёт старшей сестры. Пить больше не стоило, но я заказал ещё – одиночество навалилось так внезапно, что я растерялся.

Сумрачная брюнетка с кольцом в носу принесла скотч, поставила. У неё были сбриты брови, а на их месте нарисованы тонкие чёрные дуги. Она безразлично спросила, не хочу ли я сэндвич.

Я не знал, что ответить, мне было не до сэндвича. В этот момент я понял, что загнал себя в ловушку: убежал Алекс, деляга и невежда, человек, которого я презирал, презирал его инфантильность, его пошлость, дурной вкус, тягу к побрякушкам и мишуре. Если бы кто-нибудь назвал нас друзьями, я бы рассмеялся. Он унёсся к своей Мэгги, а мне стало тоскливо, словно ушёл близкий человек. Он – никто, знакомый. У нас нет ничего общего. Почти ничего. Откуда эта пустота?

Официантка лениво разглядывала меня, наверное, гадая, как это мне удалось так наклюкаться. Я извинился, сказал, у моего товарища несчастье, я никак не могу прийти в себя. Переживаю.

– Да? – удивилась она, сунув ладони в карманы невероятно тугих штанов. – Такой весёлый. С виду…

– Он просто не знает пока.

Она задумалась, свела нарисованные дуги.

– Как там насчёт сэндвича? – спросил я и улыбнулся. – Какие рекомендации?

Никаких татуировок не оказалось, Кэрол призналась, что страшно боится боли. Она сразу заснула, раскинув руки и выпятив бритый лобок. Лежала бледная, белей моих простыней и подушек. Я тихо встал, забрёл на кухню, выпил залпом банку ледяной колы. Постоял у окна, глядя на мигающие желтым светофоры. Два ночи. Я раньше не замечал, что в коридоре так скрипит паркет. В кабинете нашёл толстый плед, накрывшись с головой, заснул на диване.

5

Кончился октябрь, незаметно в Нью-Йорк вполз промозглый ноябрь. Каждую осень даю себе слово смыться до Рождества, каждый раз торчу здесь. Простужаюсь, матерю сквозняки и снежную жижу под ногами, свинцовое небо, которое можно достать рукой, прямолинейность архитектуры Манхеттена с продувными ветрами. Каждый раз нахожу неотложные дела и никуда не еду. Лень, скорее всего. Впрочем, на этот раз, подвернулось кое-что действительно увлекательное.

С утра получил текст от Алекса. Пять слов, три опечатки: срочно нужно встретиться, очень важно.

– Ну вот, – пробормотал я. – Началось…

Звонить ему я не стал, отправил текст. Пальцы тыкали не туда, от спешки руки дрожали. Чёрт с ним, поймёт, исправлять не стал.

По привычке прихватил ракетку, хотя знал, что играть не буду. Среда – условный рефлекс.

С реки дул сырой ветер. Задержался у кортов, там два маньяка – один потный, в трусах и майке, другой – в русской шапке-ушанке и меховых перчатках, – носились взад и вперёд, лупили так, словно хотели убить друг друга. Я поёжился и пошёл в «Сити-Гриль». Надеялся не застать Кэрол, но сразу столкнулся с ней у входа. Она нахмурила нарисованные дуги, поджала лиловые губы.

– Уезжал? – равнодушно спросила она, держа наготове блокнот. – Что будем пить-есть?

Я поглядел на фиолетовые ногти, длинные и острые.

– На аукцион… в Чикаго ездил… – соврал я.

– А-а, это тот город, где нет телефонной связи…

Обжигая губы, пил чай с лимоном. Добавлял туда ром. Сел у стены, справа окно, напротив вход. Как в вестерне – всё под контролем, всё простреливается. Впрочем, травоядные не стреляют, они выясняют отношения – так это кажется у них называется.

В окне сновали макушки и шляпы, потом раскрылись и заплясали мокрые зонтики. Вдали темнела вода залива, статуя Свободы факелом цеплялась за мохнатую серую мерзость, которая ползла с севера. Раскрыл газету, несколько раз перечитал один абзац. Как по-китайски, ничего не понял. Плюнул, начал просто перелистывать страницы, поглядывая то на дверь, то в окно.

Алекс появился на десять минут раньше условленного.

– Ты здесь уже… – досаду скрыть не удалось. – Чайком балуемся?

Он сел напротив, шлёпнул перчатки на стол. С грохотом отодвинул стул, развалясь, закинул ногу на ногу. Заказал двойную «Столичную». Когда принесли водку, он сразу отпил половину.

Я никогда не обращал внимания, какого цвета у него глаза. Карие. Он смотрел сквозь меня, сквозь стену. Глаза казались неживыми. Он зачем-то громко хлопнул в ладоши и засмеялся. От рома у меня поплыла голова, происходящее стало напоминать скверный сон. Знает или нет? Я надеялся, что она ничего не сказала.

Алекс допил водку, стукнул стаканом. Посетителей было мало, но все кто был, сразу посмотрели на нас. Мне стало стыдно за него, за себя, за то, что я здесь с ним. Ведь мог же просто не ответить, ведь мог! Нет, потащился…

– Короче, ты прав оказался, Дмитрий, – он сказал так, словно завершал какой-то монолог. И снова хлопнул в ладоши.

– Что? – сипло спросил я и обрадовался – не сказала!

– Суки они, вот что! Суки! – он засмеялся, резко и истерично, будто залаял.

Я сунул руки в карманы, придумывая, что сказать. Как повернуть разговор, чтоб спустить всю эту беду на тормозах. С наименьшими разрушениями.

– Ошибка! Представляешь? Ошибка, твою мать! – он замотал головой. – Так