Карта царя Алексея - Николай Дмитриев

– Пушкари… – Мансфельд показал на обслугу, шагавшую за нарядом.

– Что, пушкари? – не понял Вальд.

– Видишь, одеты все теперь одинаково. Раньше такого не было, – ответил Мансфельд.

Петер Вальд присмотрелся. Пушкари тоже, как стрельцы, были одеты в высокие красные шапки и красные же кафтаны, но уже не с белыми, а с синими петлицами.

– Значит, и это тоже… – негромко, вроде как для себя, произнёс Мансфельд, и Вальд тут же поинтересовался:

– О чём это ты?

– А о том, – Мансфельд повернулся к Петеру. – Я прознал, что для пушкарей ввели ежегодное жалованье в два рубля с гривною, одарили каждого штукой сукна и дают ежемесячный паёк в осьмину[14] муки. А теперь ещё и одели…

– Не иначе как наряд больше будет, – заключил Вальд.

– И я так думаю, – согласился Мансфельд и, увидев, что московиты куда-то идут, подтолкнул напарника. – Пошли, дальше смотреть будем…

Толпа народу, в которой как-то затерялись оба иностранца, повалила вслед за царём, и вскоре они все вышли на открытое поле. Здесь загодя были выстроены деревянные срубы, набитые землёй, а чуть в стороне рядком тянулись огромные, то ли привезённые сюда, то ли намороженные прямо здесь, ледяные глыбы.

Шагах в восьмидесяти от мишеней были устроены невысокие подмостки, на которые уже поднялись пищальники. По команде они открыли частый огонь, и облако порохового дыма начало низко стлаться, как туман на болоте. Однако это не помешало стрельбе, и от удара пуль лёд быстро крошился.

Когда глыбы были разбиты, наступил черёд пушкарей. Сначала огонь открыли самые маленькие пушки. Постепенно в дело вступали орудия всё больших и больших калибров, пока наконец не проревели Лев и Медведь. Трижды перезаряжались пушки, и трижды гремели выстрелы по всей линии.

В конце стрельбы прочные срубы сравнялись с землёй, народ радостно загудел, а неотступно следившие за всем этим иностранцы переглянулись.

– Да, – сокрушённо вздохнул Мансфельд, – надо признать, наряд московитов силён.

– Признаться, эти пушки закрывают нам дорогу в Персию, Китай, Индию… – негромко, но со значением сказал Вальд.

– У них есть не только пушки, – заметил Мансфельд.

– Как раз это мне очень хотелось бы выяснить, – Петер Вальд выразительно посмотрел на напарника.

– Я помогу, – обнадёжил его Мансфельд, и оба иноземца начали выбираться из расходящейся толпы.

* * *

Воевода сидел на придвинутой к самому окну лавке и сквозь подслеповатое слюдяное оконце смотрел на реку. Там, где-то примерно на середине, чалая лощадёнка тащила по наезженной колее дровни, и воевода подумал, что ещё немного времени – и речной лёд вздуется, начнёт с гулом трескаться, и за пару дней течение вынесет его остатки далеко в море.

Какое-то время воевода следил за лошадёнкой. Но потом ему это надоело, и он поглядел в другую сторону. Впрочем, и этот вид, открывавшийся из окна, особо не радовал. Конечно, снежный покров скрывал грязь немощёной улицы, а там где обычно было грязнее всего, «на мхах», сейчас всё выглядело белым и чистым.

Вообще-то, сегодня воеводу малость нудило. Раскинувшаяся за окном снежная пустошь, странным образом давила, но воевода только вздохнул. Конечно, и здесь весна на подходе, но он знал, того буйства зелени, какое ему хотелось бы увидеть, тут, на суровом Севере, просто не бывает.

Он вдруг вспомнил Берестечко и как он уходил от преследования казачьей гатью, когда по всему болоту гремели выстрелы, раздавались крики преследователей, а там, где полякам удавалось настичь хотя бы группу повстанцев, немедленно вспыхивала жестокая сеча.

Задумавшись, воевода повернул голову, и ему на глаза опять попалась чалая лошадёнка, словно напоминая, что те славные времена прошли, а сам он, стольник Фёдор Епанчин, бывший десятник казачьего войска Богдана Хмельницкого, теперь по царскому указу всем заправляет здесь.

Громкий шум в сенях заставил воеводу оторваться от созерцания речного льда и посмотреть на входную дверь. За ней кто-то возился. Потом её резко толкнули, и на пороге возникла весьма внушительная фигура.

– Отчего с таким грохотом… – раздражённо начал было воевода, но тут же оборвал себя на полуслове.

Вместо ожидаемого конфидиента в палату ввалился монастырский келарь отец Паисий и, не обратив внимания на то, что хозяин хмурится, сразу заявил:

– К тебе я, воевода, к тебе, дело неотложное…

– Какое такое дело? – воевода сердито воззрился на келаря.

– Знаю я, на Немецком дворе непотребство и бесовщина всякая… – Не ожидая приглашения, келарь уселся на лавку и расправил пятернёй бороду.

– Тебе-то откуда известно стало? – вздохнул воевода.

– Все знают, монахи – и те в трапезной болтать начали…

– Да ты что это? Хочешь, чтоб я на Немецкий двор пошёл порядки устанавливать? – Воевода грозно возвысил голос. – Да они по царскому указу…

– Упаси бог, упаси бог, – замахал руками келарь. – Ведомо нам стало, что купец архангельский Ивашко Евдокимов дом свой на иноземный лад наладил, а теперь ещё капитаны аглицкие да голанские ходить к нему начали, и он, купчишка этот, их бесовскими утехами радует. Опять же, вроде как девок непотребных у себя держит, и они ему по вечерам на цимбалах всяких играют и поют нецерковное.

– Ну так бы и говорил сразу, а с купцом этим я разберусь, – сердито выговорил келарю воевода и махнул рукой. – Ступай, у меня тут и без тебя дел хватает!

Когда отец Паисий ушёл, воевода снова повернулся к окну, но теперь его мысли неотступно вертелись вокруг того, что сказал келарь. Признаться, воевода уже слышал о новых порядках, какие, насмотревшись на иноземцев, начали помалу заводить кое-кто из купцов, но он сам, побывав на Украине, видел многое и зазорным такое не считал.

Решая как поступить, воевода не сразу обратил внимание, на то, что в дверь кто-то осторожно скребётся.

– Эй, кто там, входи! – крикнул Епанчин, и в дверь боком-боком пролез низко кланяющийся невзрачный человечек.

Уже догадавшись, что это и есть ожидаемый конфидент, воевода усмехнулся:

– Ну, а ты кто таков будешь?

– Никишка Яковлев буду, ваша милость. На Иноземном дворе служитель, – негромко ответил человечек и снова низко поклонился.

– Так это ты Фрола Михайлова человек? – приглядываясь к будущему конфиденту, уточнил воевода.

– Я, ваша милость, – человечек кивнул.

– Тогда садись. – воевода милостиво показал на лавку, где только что сидел отец Паисий.

– Благодарствую, – не ожидавший такой ласки человечек ещё раз поклонился уже чуть ли не в пояс и как-то боком присел на самый краешек.

Довольно долго воевода изучающе смотрел на новоявленного конфидента и только потом спросил: