Фея Альп - Элизабет Вернер

– Ну-с, господин старший инженер, так вы уже приступили к исполнению новых обязанностей? Они трудны и ответственны, особенно для человека ваших лет, но я надеюсь, что вы окажетесь на высоте.

Молодой человек, к которому Нордгейм обратился с этими словами, поклонился без всякого подобострастия и ответил:

– Я прекрасно сознаю, что должен еще заслужить эту должность. Я обязан ей исключительно вашему энергичному заступничеству.

– Да, против вас было многое, и прежде всего молодость, казавшаяся недостатком тем, кто имел решающий голос, тем более что на место старшего инженера претендовали более опытные люди, которые, разумеется, сочли за оскорбление полученный отказ. Наконец имели влияние и противники моего вмешательства в это дело. Мне нет надобности говорить, что вам придется считаться со всем этим. Ваше положение будет нелегким.

– Я приготовился к этому, – спокойно ответил Эльмгорст, – и враждебность коллег не заставит меня отступить ни на шаг. Я мог до сих пор выказать свою благодарность вам лишь на словах, но твердо намерен со временем доказать ее и на деле.

Ответ, видимо, понравился Нордгейму, и он, кивнув своему фавориту приветливее, чем имел обыкновение это делать, пригласил его сесть.

Молодой инженер, одетый во фрак ввиду официальности визита, производил очень приятное впечатление. Высокий, стройный человек с энергичными чертами слегка загорелого лица и темными усами имел весьма мужественный вид; откинутые назад волосы открывали красивый высокий лоб, глаза тоже были бы очень хороши, если бы не смотрели так холодно и трезво. Эти глаза умели зорко наблюдать, блестели гордостью и энергией, но едва ли могли вспыхнуть веселым оживлением или выразить какое-либо теплое душевное движение, в их темной глубине не сверкал огонь молодости. Держался он просто и скромно, был почтителен к человеку, занимавшему такое высокое положение, но не выказывал ни малейшего подобострастия.

– Я не особенно доволен тем, что вижу здесь, – снова заговорил Нордгейм. – Эти господа не торопятся с предварительными работами, и я сомневаюсь, чтобы нам удалось скоро начать постройку. Не видно энергии, движения вперед. Я начинаю бояться, что мы сделали ошибку, поручив дело главному инженеру.

– Он считается признанным авторитетом.

– Да, но состарился и телом, и духом, а такое дело требует напряжения всех сил, одним именем ничего не сделаешь. Он будет вынужден полагаться на руководителей работ отдельных участков, а ваш участок один из самых важных по всей линии.

– Даже самый важный: на нем приходится бороться со всевозможными природными препятствиями. Боюсь, что даже самая подробная смета не всегда окажется правильной.

– Я тоже так думаю. Здесь нужен человек, который сумел бы справляться с непредвиденными обстоятельствами и в случае нужды действовать на собственный страх и риск. Поэтому я и предложил на это место вас и настоял на вашем назначении. Оправдайте же мое доверие!

– Я его оправдаю, – был твердый и решительный ответ. – Вы не разочаруетесь во мне.

– Я редко ошибаюсь в людях, – согласился Нордгейм, бросая испытующий взгляд на лицо молодого человека, – а вы уже продемонстрировали свои технические способности. Ваш проект моста через Волькенштейнское ущелье гениален. Как бывший инженер, я могу судить об этом и говорю вам, что проект великолепен.

– А между тем его так долго не желали принять или хотя бы заметить, – сказал Эльмгорст с горечью. – Если бы мне не явилась счастливая мысль обратиться к вам, когда мне уже всюду было отказано, он так и остался бы незамеченным.

– Очень может быть. Бедному и неизвестному молодому человеку большей частью трудно выдвинуться: уж так устроена жизнь. И я страдал от этого в былые годы, но, в конце концов, все можно преодолеть, и вы уже преодолели, получив теперешнее назначение. Я поддержу вас, если вы будете исполнять свои обязанности, остальное – ваше дело.

Он встал, давая понять, что аудиенция закончена. Эльмгорст тоже поднялся, но колебался еще мгновение.

– Позвольте мне высказать одну просьбу. Несколько недель назад в городе я имел честь встретиться с вашей дочерью и быть ей представленным, когда она садилась с вами в экипаж. Я слышал, что фрейлейн Алиса теперь в Гейльборне, не позволите ли вы мне лично осведомиться о ее здоровье?

Нордгейм смерил взглядом смелого просителя. Он имел обыкновение оставаться исключительно в деловых отношениях со своими подчиненными и считался крайне высокомерным и разборчивым в выборе знакомств, и вдруг этот молодой человек, еще недавно простой инженер, требовал милости, которая означала – ни больше ни меньше – аудиенцию в доме всемогущего президента железнодорожного общества; это показалось ему уж слишком дерзким. Он сдвинул брови и холодно сказал:

– Слишком смелая просьба, господин Эльмгорст!

– Я знаю, но смелым Бог владеет.

Эти слова, быть может, показались бы оскорбительными другому покровителю, здесь же произвели обратное действие. Могущественный человек, миллионер, был чересчур хорошо знаком с лестью и низкопоклонством и в глубине души презирал их. Спокойное чувство собственного достоинства импонировало ему, он почувствовал в этом человеке что-то родственное. Смелым Бог владеет! Это был и его девиз, с помощью которого он пробился в жизни. Эльмгорст, казалось, тоже не намерен стоять на месте. Морщина между бровей Нордгейма разгладилась, и после секундной паузы он медленно произнес:

– Пусть же поговорка и на сей раз окажется справедливой. Пойдемте!

Глаза Эльмгорста блеснули торжеством, но он только поклонился в знак благодарности и пошел вслед за Нордгеймом через длинный ряд комнат в другой конец дома.

Нордгейм занимал одну из самых красивых и элегантных вилл аристократического курорта. Из нее открывался прекрасный вид на горы, а ее внутреннее убранство соответствовало всем требованиям избалованных отдыхающих.

В салоне была отворена лишь стеклянная дверь на балкон, окна заперты и жалюзи спущены, чтобы закрыть доступ солнцу. В прохладной полутемной комнате находились только две дамы.

Старшая, читавшая книгу, была уже далеко не молода. Все в ее туалете – от кружевной наколки на седеющих волосах и до подола темного шелкового платья – указывало на тщательную заботу о своей внешности, и она сидела так чопорно, с таким холодным и высокомерным видом, словно представляла собой живое воплощение этикета. Младшая, девушка лет семнадцати – нежное, бледное, болезненное существо – полулежала в кресле; голова ее была откинута на шелковую подушку, руки недвижно покоились на белом утреннем платье. Ее миловидное лицо имело усталое, апатичное выражение, так что казалось почти безжизненным, особенно теперь, когда глаза были полузакрыты и она как будто дремала.

– Вольфганг Эльмгорст! – произнес Нордгейм, войдя в комнату и представляя своего спутника. – Кажется, он не совсем незнаком тебе, Алиса! Баронесса Ласберг!

Алиса медленно открыла большие глаза, имевшие все то же апатичное выражение. Ее взгляд не выражал ни малейшего интереса, и она явно не помнила ни лица, ни имени представленного ей человека. Баронесса Ласберг, напротив, явно удивилась. Только Вольфганг Эльмгорст, ничего больше? Те, кто не обладал титулами и чинами, обычно не появлялись в доме Нордгейма. Должно быть, этот молодой человек представлял собой что-то исключительное, если Нордгейм вводил его в свое общество! Тем не менее она ответила на глубокий поклон инженера холодно и сдержанно.