Чосер - Питер Акройд

Как вор в ночи, кралася Смерть,

Верша губительное дело.

Но это лишь образ в нравоучительном пассаже, где говорится о грехе алчности. Вспомним, что “Декамерон” Боккаччо, возможно, оказавший влияние на сюжетное построение “Кентерберийских рассказов”, был рожден как собрание историй, призванных скрасить тревожное ожидание и унять беспокойство публики перед лицом грозившей им чумы. Высказывалось предположение, что хорошо известная увлеченность Чосера чтением тоже непосредственно связана с его ощущением реальности как мира зыбкого и чреватого опасностями, к книгам же он обращался как к иной, устойчивой, реальности в неустойчивом мире. Разумеется, в предположении этом есть доля истины. Однако было бы натяжкой прямо проецировать чувства и ощущения современного человека на сознание человека средневекового. Людям XIV века, а в особенности лондонцам, угроза смерти или болезней была привычна, к тому же не следует забывать и о том, что для них смерть являлась лишь этапом в вечной драме человеческого существования. Так или иначе, но к семейству Чосеров эпидемия оказалась благосклонной, поскольку в результате они получили в наследство многое из имущества родственников, которым не посчастливилось, оставшись в Лондоне, они стали жертвами эпидемии.

По возвращении в Лондон, надо полагать, для Чосера начались годы серьезного учения, хотя свидетельств, в чем это учение заключалось, мы и не имеем. Учиться сыновья видных горожан в то время начинали в семь лет, поступая в школу – певческую или грамматическую, где зубрили латынь. С тем же успехом Джеффри Чосер мог обучаться дома или даже у священника церкви Святого Мартина в Винтри.

Многие исследователи сходятся во мнении, что послан он был в школу при богадельне Святого Павла, находившейся в нескольких шагах от его дома, чем можно и объяснить знание им латыни и латинских авторов, в частности Овидия и Вергилия. В этой школе его вероятнее всего обучали латыни по грамматике Доната, известного многим поколениям школьников, и знакомили с более современными книгами по риторике и грамматике; с латыни здесь, вероятно, переводили не только на английский, но и на французский – ведь англо-нормандские истоки английского общества к тому времени еще не были изжиты. Однако все эти домыслы и разнообразные предположения основываются на ревностной вере в то, что талант Чосера не мог не быть отшлифован систематическим формальным образованием. Однако проблема заключается в том, что доказательствами вера эта не подкрепляется. При этом один из возможных источников образованности Чосера мы находим ближе к родным пенатам. Примерно в 1330 году в лондонской книжной лавке было составлено рукописное собрание английских текстов, получившее название “Манускрипт Очинлека”; оно включало

в себя более пятидесяти наименований, в том числе семнадцать английских романов, а также сатиры и жизнеописания святых. Собрание это весьма убедительно связывают с семейством Чосер и его становлением. Несомненно, что подобная же антология могла быть известна и юному Чосеру. Как и Шекспир, Чосер питал свой гений, собирая и впитывая произведения других авторов, в этом смысле раннее его знакомство с английскими текстами было весьма знаменательно.

Настоящей школой для Чосера стала его придворная служба. Впервые фамилия его появляется в счетах Елизаветы, графини Ольстерской, относящихся к маю 1357 года, там зафиксирована некая сумма, “выданная “Голфриду Чосеру из Лондона”, в этот же период Чосер получает и “пальток” – короткий камзол, приличествующий придворному пажу. Графиня Елизавета вышла замуж за принца Лионеля, второго сына английского короля Эдуарда III. Упомянутый “пальток” служит доказательством влияния и уважения, которыми пользовалось при дворе семейство Чосер, что помогло им добыть для отпрыска столь завидную должность.

Жизнь юного пажа оказалась неспокойной, проходила она в бесконечных переездах из

Виндзора в Вудсток и из Хэтфилда в Энглси в составе свиты. Эти перемещения из замка в замок и из поместья в поместье лишь участились, когда осенью 1359 года свита графини влилась в свиту принца Лайонела Ольстерского. Чосер теперь, по крайней мере номинально, стал считаться пажом Лайонела Ольстерского. Пребывание при дворе способствовало как его карьере, так и образованию, как профессии, так и исполнению долга. Сэр Джон Фортескью в своем написанном в XV веке трактате об английском законодательстве утверждает, что придворная служба “совершенствовала атлетические умения, воспитывала нравственность и хорошие манеры” и потому можно назвать ее питомником, где пестовались разного рода искусства. Молодому Чосеру предоставлялись жилье и одежда, в том числе и упомянутый в счетах “пальток”. Однако деньги эти тратились не зря, ибо юноше предстояло жить и возрастать в кругу самых знатных и замечательных людей его времени и вступить на первую ступень административной лестницы, ведущей к высшим придворным постам, получая при этом твердую опору и хорошее руководство. При дворе находился грамотей или священник, являвшийся для пажей “педагогом”, учившим грамматике и языкам. Впоследствии Чосер освоил и делопроизводство – чтение и составление деловых бумаг; из дальнейшей его службы ясно, что обучали его и основам дипломатии. Учтивый придворный, или “джентльмен”, обязан был к тому же “хорошо говорить” и “иметь в запасе много слов”. Впрочем, свойства эти характеризуют и поэта. Однако в ранние годы свои при дворе Чосер, почти исключительно прислуживал и присутствовал. В ходу были своды особых инструкций, раскрывавших юному пажу секреты благопристойного поведения, того, как следует угождать старшим по возрасту и положению, изобиловавшие пассажами вроде “сплевывай аккуратнее, загораживая рот рукой”, “мясо режь, держа кусок тремя пальцами, как того требует вежливость”, “не кусай хлеб, но отщипывай его”. Молодого Чосера обучали искусству беседы на французском и латыни, а также основам музыкальных искусств, как то пению и танцам. В книге “Двор Эдуарда IV” молодым сквайрам предписывается умение “играть на флейте или арфе, петь или же как-нибудь иначе увеселять двор и угождать иностранцам”.

Молодой сквайр из “Кентерберийских рассказов” поет и играет на флейте:

Он пел и в флейту дул весь день

Так сладостно…

Нередко делались предположения, что и Чосер отдал дань восхвалению любви и рыцарских доблестей в песенной форме; одно несомненно: раннее его воспитание не могло препятствовать ему в этом. Так же несомненно и знакомство его с рыцарскими романами, которыми увлекался двор; его поэзия свидетельствует о присущем ему природном чувстве ритма и даре рифмовать, а грань между стихом английским и французским он ощущал достаточно четко. Мир преданий и рыцарских подвигов и приключений был величествен и театрален, полнился условностями и неукоснительно соблюдаемыми правилами, но чуткий и умный юноша улавливал в нем и драматизм, и нечто комическое. Собственное его творчество отразило противоречие между искусством и реальностью. Играть в кости юным пажам возбранялось, но при дворе существовали и иные, более достойные и благородные способы проводить свободное время, среди которых центральное место занимала охота – с соколом или ястребом или же без них. Присущая этому занятию, но строго ограниченная определенными правилами жестокость отвечала идеалу рыцарства. Сюжет охоты Чосер ввел в раннюю свою поэму “Книга герцогини”, а встречающаяся там охотничья терминология свидетельствует о его хорошем знании предмета. В наши дни занятие охотой утратило популярность, став анахронизмом, но во времена Чосера (и значительно позднее) оно занимало важное место в культуре и было неотделимо от понятия “хорошее общество”: одно это указывает на протяженность того обратного пути, который нам следует преодолеть, чтобы понять Чосера и мир вокруг него. Эту сторону рыцарских добродетелей Чосер воспел в образе рыцаря из “Кентерберийских рассказов” в “Рассказе Рыцаря”, который следует за “Общим прологом”.