Неспортивное поведение - Рэйчел Ван Дайкен

стало лучше.

Лучшее, чем я себя чувствовал в течение последних нескольких месяцев.

Потому что спасал ее.

А в последний раз, когда я ее видел?

Я ее предал.

Оба раза причиной был ее брат.

Черт, этот сезон начинался не так уж хорошо.

— Отлично! — Джекс выдохнул, а затем снова вдохнул и выдохнул. Он хлопнул меня по спине и неуклюже по ней провел, затем отстранился и почесал голову. — Я, х-м, ценю это, Миллер, просто…

— Не упоминай это. — Нет, серьезно. Не нужно. Поскольку каждый раз, когда имя Кинси слетало с его чертового языка, все мое тело гудело от осознания, а глаза искали ее.

— Расскажи мне больше о папе, — умоляюще произнесла Кинси, затем сжала губы в тонкую линию и скрестила руки.

Джекс опустил голову.

— Не сейчас, Кинс.

Ее ладони сжались в крошечные кулачки.

Несправедливо — что она по-прежнему была великолепна, что мой рот горел от желания скользнуть по ее рту, что я хотел поглотить каждое слово, которое слетало с ее сочных губ, даже если слова были наполнены горечью и негодованием. Ее глаза затопило беспокойство — и даже тогда она все еще была прекрасна. Кинси. Единственная девушка, которая была под запретом — единственная девушка, которой, похоже, я не мог насытиться.

Она из тех женщин, которые заставляют мужчину чувствовать себя великолепно — даже когда ему было ужасно плохо.

Слезы наполнили ее глаза, а затем она направилась ко мне.

Я не был уверен, что мне нужно было делать: отступить, просто позволить ей ударить меня, покончить с этим или молиться Богу, чтобы она не раскрыла то, что я сделал. Если Джекс когда-нибудь узнает об этом, я буду немедленно омертвлен, и это будет на ее совести.

— Хорошо. — Кинси ткнула одним пальцем в мою грудь. Ее лицо было мягче, чем обычно, немного круглее. Вес, который она набрала (ни за что не рискну сказать ей об этом) очень ей шел, словно она, наконец-то, была здоровой, заполучила ту задницу, которой была до комичного одержима с тех пор, как моя лучшая подруга Эмерсон, присоединилась к черлидерам и показала Кинси, как можно справиться с разными вещами, что можно есть не только продукты зеленого цвета.

А еще хлеб и пасту.

Показала, как жить.

— Но ему нельзя ко мне прикасаться. — Кинси облизала свои полные губы. — Вообще, особенно…

— Стоп! — Джекс покачал головой, а затем рассмеялся так громко, что я почувствовал себя действительно обиженным. — Миллер?! Потому что знает, я его убью и закопаю тело. Вот почему Миллер — единственный парень, кто может это сделать, единственный, который знает что нужно немедленно отвести взгляд, если ты примешься бегать голышом.

Кинси сердито посмотрела на брата.

— Я была ребенком.

— Неважно. — Джекс пожал плечами. — Голая значит голая. Иди, вздремни.

— Нет. — Кинси скрестила руки на груди. — Я хочу узнать больше о папе.

И это было моим сигналом к отходу.

Я неловко проверил свой телефон. Проклятье, убил бы за смс или пропущенный звонок — даже звонок от Санчеса. К сожалению он не появлялся в эфире с тех пор как несколько месяцев назад сделал предложение Эмерсон.

Быстро потер то место на груди, которое все еще горело после того как меня отвергли, а затем вспомнил — я это пережил.

Не в полной мере.

Но практически.

Не так быстро, как хотелось бы, учитывая, что меня постоянно окружала их неспособность не кричать во время секса.

Думаю, что Санчес это делал, чтобы меня побесить.

А так как я был их соседом, то жил в аду.

Конечно, это привело к тому, что я оставался ночевать у Джекса несколько раз в неделю, что привело к этому нынешнему плохому решению.

Джекс доверял мне.

Пустил меня в свою жизнь.

Сделал что-то, чего никогда не делал с другими товарищами по команде, за исключением Санчеса.

И все это, не зная, что я видел его сестру обнаженной — а ей чертовски точно в то время было не шесть лет.

Что за адский поезд мыслей только что прошел?

Я моргнул и увидел, как Кинси трясется в объятиях Джекса. Я пропустил ключевую часть их разговора, и пытался понять, хорошо или плохо то, что она фыркнула ему в грудь, а затем оттолкнулась и побежала в свою комнату.

Хлопнула дверью.

Багаж Кинси все еще усеивал гостиную, хотя она вернулась на прошлой неделе.

И последние семь дней Джекс постоянно попросил меня приехать.

Я тогда сказал «черт, нет» в своей голове, и солгал, сказав ему, что занят, а на самом деле избегал его сестру, как чуму.

И не потому, что она была этой психически ненормальной, приставучей, сексуально неудовлетворенной черлидершей, а потому, что я был обоснованно испуган тем, что забыл о Джексе, и обо всех тех причинах, по которым мне не было позволено прикасаться к Кинси, а просто сливался своим ртом с ее губами, пока не потерял сознание от кислородной недостаточности.

— Она хорошо это приняла. — Джекс опустил голову, засунув руки в карманы. — А с ней никогда не знаешь.

Эмоциональный разговор по душам — особенно о таких вещах, как рак или грядущая смерть — не было моей фишкой. Не то, чтобы я не мог задействовать эту часть своего сердца, но просто не был готов это сделать, потому что часть меня была не готова признать, что у меня внутри все еще было заперто много дерьма, пытавшегося вырваться наружу. Такие разговоры напоминали о моей собственной боли, и я ненавидел это. Кроме того, какого рода поддержку я вообще должен был предложить? Когда я ничего не знал. А попытаться предложить другу надежду, казалось наихудшей возможной идеей — ведь я сам иногда чувствовал, что у меня ее нет.

А Джекс? Ну, он был из тех парней, которые держат все дерьмо в себе и под замком; он смотрел сквозь все мои убогие попытки попытаться заставить его чувствовать себя лучше.

— Кинси была за пределами страны. Слишком много новостей я на нее свалил в первую неделю возвращения, мужик. Да и мой папа хотел, чтобы у нее было то время… Кинси нужно время, она этого заслуживает.

Что-то в том, как он это сказал, заставило меня замолчать.

Кинси это заслуживала?

Челюсть Джекса сжалась.

В комнате воцарилось молчание.

Он все еще смотрел на дверь лазерным взглядом, словно ждал, что та откроется или вообще исчезнет.

— С моим отцом все должно быть в порядке.

— Это хорошие новости.

— Еще один этап химиотерапии, — сказал он глухим голосом.

— Как долго он проходит? —