Пионовый фонарь - Санътютэй Энте

Сидзё уже орал во весь голос. Юнэ принесла вино и закуски.

— Барышня просит вас принять угощение, — сказала она. — У нас, правда, все простое, без разносолов, но барышня надеется, что вы останетесь довольны и, как всегда, потешите ее своими шутками.

— Помилуйте, сколько беспокойства… — сказал Сидзё. — Что это, суп? Замечательно. И подогретая водка? Отлично. Холодная у нас еще осталась, но подогретая куда лучше. А нельзя ли попросить к нам барышню? Ведь, говоря по правде, мы к вам сегодня не из-за цветущей сливы вовсе, а из-за барышни… Что? Нет-нет, я ничего.

Юнэ расхохоталась.

— Я ее уже звала выйти, а она сказала: «Я не знакома с приятелем господина Сидзё, и мне неловко». Я ей говорю: «Тогда, конечно, не выходите». А она и говорит: «Выйти все-таки хочется».

— Да что вы! — воскликнул Сидзё. — Это же мой самый близкий приятель, друг детства, можно сказать, мы с ним чуть ли не в лошадки вместе играли. Зачем же его стесняться? Мы ведь и пришли, чтобы хоть одним глазком взглянуть на нее!

После долгих уговоров Юнэ все-таки вывела барышню к гостям. Барышня О-Цую едва слышно поздоровалась с Сидзё и, застыдившись, присела позади служанки. Она словно прилипла к Юнэ и всюду ходила за ней по пятам.

— Простите, что так долго не был у вас, — обратился к ней Сидзё. — Приятно видеть вас в добром здравии. Разрешите представить вам моего приятеля. Он холост, и зовут его Хагивара Синдзабуро. А теперь давайте в честь нового знакомства обменяемся чарками… Вот так. Ого! Ни дать ни взять брачная церемония! Только там обмениваются трижды три раза…

Сидзё сыпал словами без передышки. Между тем барышня, стыдясь и радуясь одновременно, то и дело незаметно поглядывала на Хагивару Синдзабуро. Известно, однако, что любовь говорит глазами не хуже, чем языком, и вот Синдзабуро, глядевший как завороженный на прелестную девушку, ощутил, будто душа его вырвалась из тела и уносится в небеса. Так они сидели, а тем временем спустились сумерки, настало время зажигать огни, но Синдзабуро и не заикался о возвращении домой. Наконец Сидзё спохватился:

— А мы изрядно засиделись, пора и честь знать.

— Ну что вы, господин Сидзё, — возразила Юнэ. — Может быть, ваш товарищ еще не собирается уходить, почем вы знаете? И вообще, оставайтесь у нас ночевать!

— Я с удовольствием, — поспешно сказал Синдзабуро. — Я могу остаться.

— Итак, — вздохнул Сидзё, — я навлекаю на себя всеобщее осуждение. Впрочем, как знать, истинная доброта, возможно, в этом и состоит! Все-таки на сегодня довольно, давайте прощаться.

— Простите, — сказал Синдзабуро, — нельзя ли мне в уборную?

— Пожалуйста, — сказала Юнэ и повела его в дом. Когда они проходили коридор, она показала: — Здесь комната барышни, можете потом зайти и покурить.

Синдзабуро поблагодарил. Вернувшись в садик, Юнэ шепнула О-Цую:

— Когда он выйдет, полейте ему воды, пусть помоет руки. Вот вам полотенце.

Она протянула барышне чистое полотенце. «Это доставит ей удовольствие, — сказала она про себя, — кажется, он очень ей понравился». Так верность, не знающая меры, оборачивается подчас предательством. Юнэ в голову никогда бы не пришло подбить свою молодую хозяйку на беспутный поступок, она думала только о том, чтобы угодить хозяйке, развлечь ее немного — ведь барышня не знала в жизни никаких удовольствий и проводила дни в грусти и унынии.

А Хагивара, выйдя из уборной, увидел перед собой барышню, державшую в руках ковшик с теплой водой. Она была так смущена, что не в силах была выговорить ни слова. «Спасибо большое, — пробормотал Синдзабуро, — вы очень любезны». Он протянул к ней ладони, и барышня, у которой от стыда потемнело в глазах, принялась лить воду мимо его рук. Гоняясь за струей воды, он кое-как обмыл руки, но теперь барышня, оробев, нипочем не хотела расстаться с полотенцем. Синдзабуро, не спуская глаз с прекрасной девицы, потянул полотенце к себе. Она в смятении не отпускала. Тогда он с превеликой робостью пожал через полотенце ее руку. Знали бы вы, какая нежность была заключена в этом пожатии! Барышня, покраснев как маков цвет, ответила ему.

Между тем Ямамото Сидзё, обеспокоенный долгим отсутствием приятеля, заподозрил неладное.

— Куда это запропастился Синдзабуро? — сказал он сердито и поднялся. — Ведь нам пора идти.

— Ой, что это? — воскликнула Юнэ, чтобы отвлечь его внимание. — Да у вас голова блестит!

— Это потому, что вы смотрите на нее при свете фонаря, — объяснил Сидзё. — Хагивара! — заорал он. — Эй, Хагивара!

— Перестаньте, — укоризненно сказала Юнэ. — Ничего дурного не случится. Вам же известен характер нашей барышни, она у нас нрава строгого…

Тут наконец появился Синдзабуро.

— Где это ты пропадал? — сказал Сидзё и повернулся к Юнэ. — Нам пора, разрешите откланяться. Сердечно благодарим за угощение.

— Что ж, до свидания, — сказала Юнэ. — Жаль, конечно, что вы так торопитесь…

Сидзё и Синдзабуро пошли домой. В ушах Синдзабуро ни на минуту не смолкали слова, которые с большим чувством прошептала ему при расставании О-Цую: «Если вы не вернетесь ко мне, я умру».

В доме Иидзимы, где теперь безраздельно хозяйничала О-Куни, наложница господина, взяли нового слугу, дзоритори[12]по имени Коскэ, красивого белолицего парня лет двадцати двух. Как-то раз, двадцать второго марта, господин Иидзима, который был в тот день свободен от дежурства при дворе сёгуна, вышел в сад, и тут Коскэ впервые попался ему на глаза.

— Эй, малый! — позвал Иидзима. — Это тебя зовут Коскэ?

— Желаю здравствовать, ваша милость, — сказал тот. — Да, меня зовут Коскэ, я ваш новый слуга.

— О тебе хорошо отзываются, — заметил Иидзима. — Говорят, что ты усерден не за страх, а за совесть, и все тобой довольны, хотя ты у нас недавно. На вид тебе года двадцать два… Право, такого парня жаль держать на должности простого дзоритори.

— Я слыхал, — вежливо сказал Коскэ, — что в последнее время ваша милость были не совсем здоровы. Надеюсь, вы поправились?

— Твоя заботливость мне по душе. Да, я вполне здоров. Между прочим, ты где-нибудь служил до сих пор?

— Да, ваша милость, я служил в разных местах. Сначала я поступил в услужение к торговцу скобяными изделиями в Юцуя, пробыл у него год и сбежал. Затем я поступил в кузницу на Симбаси и сбежал оттуда через три месяца. После этого я нанялся в книжную лавку, что в Накадори, и ушел из нее на десятый день.

— Если тебе так быстро надоедает служба, — усмехнулся Иидзима, — то как же ты сможешь служить у меня?

— У вас мне не надоест, ваша милость, — возразил Коскэ. — Я ведь всегда мечтал поступить на службу к самураю. У меня есть дядя, и я просил его устроить меня, но он считает, что служить у самурая чересчур тяжело. Он убеждал меня служить у торговцев и ремесленников, старался, устраивал меня, а я со злости уходил отовсюду.