Занимательная медицина. Развитие российского врачевания - Станислав Венгловский

Правда, впоследствии «водочный паек», как он именовался тогда, разрешили заменить соответствующим денежным эквивалентом. Это диктовалось тем, что, поскольку среди его ежедневных получателей отыскалось немало совсем еще настоящих детей (при этом надо еще раз твердо заметить, что в лекарские школы принимали обычно юношей в возрасте не моложе пятнадцати лет).

К тому же – некоторые среди самих учащихся предпочитали получать лучше готовые деньги, чтобы можно покупать на них книги и прочие разные принадлежности для письма и своей дальнейшей учебы.

Кроме того, в госпитальных документах указанного периода очень часто встречаются упоминания о чересчур буйном поведении некоторых подвыпивших воспитанников лекарских школ.

Таких озорников, невзирая на малость их собственных лет, не останавливали ни строгие правила внедренной там уже дисциплины, ни телесные наказания, ни даже угроза незамедлительного исключения их из утвержденных уже начальством списков учащихся.

И все же, следует нам отметить, что программы подготовки будущих специалистов были весьма удачно сбалансированы, хоть и слишком ограничены в своих сроках.

Возможно, быстрота эта диктовалась очередной военной кампанией, очередным военным походом…

И все же, при всем, при этом, – все петербургские лекарские школы обеспечивали действительно хорошие результаты. Так что о них, о столичных, главным образом, петербургских лекарских школах, – вскоре заговорили не только во всей России, но даже и далеко за ее пределами.

* * *

А свидетельством всему, сказанному нами чуть выше, может послужить хотя бы следующий неоспоримый факт, засвидетельствованный к тому же самой историей санкт-петербургских лекарских школ.

В 1750 году на берегах Невы появился некий молодой человек по имени и фамилии Иван Андреевич Полетика, только что возвратившийся из-за границы, где, говорили, в течение целых четырех лет он изучал уже медицину в Кильском университете (в Голштинии)[5], однако почти навсегда остался недовольным тамошними своими наставниками. Были они какими-то слишком бездушными, даже чересчур занудными, что ли…

Он так и рассказывал всем – пожелавшим только послушать об этом, о своих тамошних, зарубежных наставниках.

А в Петербург его, дескать, призвали письма младшего брата Андрея, который служил в российской столице каким-то мелким чиновником, вроде бы даже переводчиком с немецкого языка… Как будто в этом, в столичном городе, в недостатке имелось природных немцев, явившихся непосредственно из самой Германии, в которой уже насчитывалось к тому времени немало своих безработных обывателей?

Исполнял же он эту, тоже довольно хлопотную должность, даже непонятно где: то ли в правительствующем Сенате, то ли в самом Святейшем Синоде. Да и стал он там весьма дельным переводчиком после окончания старинной Киевской академии, где сам обучался, как и его старший брат, под руководством тамошних просвещенных слишком мужей.

Чтобы не прослыть голословным, нам даже посчастливилось привести примеры таких удивительных наставников его и его родного брата. Именно таковым почитался профессор Киевской академии – Георгий Осипович Конисский… Он был наставником и авторитетным учителем не только для них, но еще даже их почтенного отца…

И вот (удивительное дело!) – приехавший из заморской академии этот молодец, прошел такой, было, слух, подал прошение о зачислении его непременно в лекарскую школу при Генеральном сухопутном госпитале!

А было в те поры самому указанному достопочтенному господину Полетике целых двадцать восемь лет. По правилам, господствовавшим в то, достаточно лихое время, ему пора уже было обзаводиться своими наследниками, всеми силами заботиться об их дальнейшем образовании и соответствующем для них воспитании, что ли…

Происходил же он сам из старинного казацкого рода, и до поездки за границу успел также окончить Киевскую академию, где, на протяжении долгих девяти, а то и даже целых двенадцати лет, выпало ему изучать древние и новые языки, где слушал он тоже лекции тех же выдающихся ученых мужей.

В конце 1750 года просьба Ивана Полетики была полностью удовлетворена. Его зачислили «своекоштным» студентом (с предоставлением, правда, казенной квартиры).

А учителями его в Петербурге стали прославленный доктор медицины и профессор Иоганн Фридрих Шрейбер, доктор Густав Угенбауэр, оператор (то есть хирург) Кристиан Меллен и другие, тоже не менее строгие лекарские наставники.

Фигура Ивана Полетики заслуживает более пристального к себе внимания. Человек, как уже нам всем понятно, весьма и весьма просвещенный[6], к тому же многое повидавший на своем веку, – он имел все основания сопоставить различные системы обучения, в данном случае – чисто российскую и заграничную, в более конкретном примере – даже исключительно хваленую голштинскую.

И в результате – выбрал все-таки Санкт-Петербург.

Правда, в конце концов, Иван Полетика не завершил своего образования и в русской столице.

Но здесь уже, надо полагать, причиной всего этого стало совершенно иное обстоятельство: он почувствовал себя настоящей белой вороной среди однообразной массы зеленых юношей-однокашников, не имеющих присущего одному ему весьма обширного научного опыта и багажа.

Полетика снова оказался за границей, в том же городе Киле, где, после учебы в Санкт-Петербурге, ощутил себя уже куда намного уверенней во всем своем поведении.

Вскоре, уже в 1754 году, он защитил в Лейдене свою собственную докторскую диссертацию De morbis haeraeditariis, трактующую всецело о наследственных болезнях, обнаружив при этом такие основательные медицинские познания и такие личные выдающиеся способности, что Кильская Академия Наук единодушно избрала его своим новым ученым-профессором.

Это было воистину уже нечто, неслыханное дотоле!

Врач Иван Андреевич Полетика стал первым профессором, выходцем из России, из лекарских школ Санкт-Петербурга, удостоенным такой, столь высокой должности за пределами России!

Кстати, решение германских медицинских светил утверждено было всесильным, как тогда полагали, властелином Голштинии, будущим русским императором Петром III[7].