Besame mucho, клуша! - Анна Яковлева

Не мудрствуя лукаво сложила то, без чего не обойтись даже будучи в глубоком трауре.

Уже разгрузив полку со своим барахлом, Лера обнаружила на дне прозрачную коробку с новым комплектом белья, похожего на засушенный цветок морозника кавказского с прозрачными бледно-зелеными лепестками, — подарок Казимира на Восьмое марта. Изящное, ручной работы белье осталось невостребованным — Лера не обладала умением соблазнять. Надеть белье и щеголять в нем по квартире? Чушь какая. Вообще, соблазнять мужчину — что может быть неестественнее? Естественно — это когда он соблазняется.

Как ни спешила Лера убраться из квартиры до прихода Казимира, не успела. Видимо, желала слишком многого.

Щелкнул замок, неверный муж вошел и завозился в прихожей.

По каждому шороху и вздоху, по еле уловимым колебаниям воздуха Лера могла с точностью сказать, что происходит за стеной: вот муж избавился от пиджака, вот шарит рукой под тумбой в поисках тапок, вот с кряхтением расшнуровал новые туфли, купленные, очевидно, по случаю интрижки с Чижевской.

Ужас и отвращение охватили Леру.

Захотелось испариться, растаять в воздухе, стать мыльным пузырем, мокрым местом, дыркой от бублика — чем угодно, только бы не видеть Казимира сейчас.

Наконец Дворянинович вошел и в глубокой скорби уставился на почти собранную дорожную сумку.

— Лерка, — выдавил ничтожнейший из мужчин, — прости меня.

Шагнул к жене, схватил за руки и, когда она попятилась от неожиданности и попыталась вырваться, внезапно рухнул на колени:

— Клуша, ну прости! Ну, седина в голову, бес в ребро! Пойми, все проходят через это, все семьи! Потерпи! Перебешусь, успокоюсь, и заживем как раньше. Нам же хорошо было с тобой!

О, с каким огромным облегчением Лера вернулась бы к прежней жизни, такой удобной, налаженной и уютной! С какой радостью сказала бы себе: распяленной на редакторском столе Чижевской не было. Не было, и точка.

Но, глядя на пальцы Казимира, покрытые веснушками и рыжими короткими волосками, Лера ничего не могла с собой поделать — видела под этими пальцами крепкую грудь практикантки.

— Не трогай меня, пожалуйста, — угрюмо попросила она валявшегося в ногах мужа и попыталась освободиться от порочных пальцев, наверняка еще хранивших воспоминания о чужой груди.

— Не будь идиоткой. — Казик выпустил Леру и поднял округлое тельце на кривоватые ножки. Фавн, чистый фавн. — Куриными мозгами раскинь, куда ты пойдешь? К матери? Будешь по магазинам бегать и супы протертые готовить Норе Максимовне? Ты хоть помнишь, как это делается?

Краем сознания Лера признала правоту мужа: она на самом деле успела отвыкнуть от бытовых забот, привыкла к комфорту. Казимир любил поесть и по этой причине недурственно готовил.

К тому же новенькая посудомоечная машина, приходящая помощница по дому и последняя модель «фольксвагена» освобождали время для работы, к которой Лера испытывала не страсть, нет — настоящую любовь. Глубокое, проверенное временем чувство с робкой надеждой на взаимность.

— Мне нужно подумать, — попросила пощады Лера.

Похотливыми руками, на которые Лера и смотреть не могла без содрогания, не то что ощущать на своем теле, Казик сгреб жену в объятия и даже коснулся шеи лживым поцелуем падшего мужа. От боли и отвращения Валерия издала протестующий возглас, отстранила Казимира и подняла повлажневшие глаза.

— Мне нужно подумать, — на грани срыва раздельно произнесла она. Место на шее, куда впился Казимир, жгло, как от укуса.

— Клуша, я уже обо всем подумал. Расклад такой: ты у меня вот где, — потряс кулаком перед носом супруги преобразившийся Дворянинович, — акции газеты я с тобой делить не собираюсь. Даже не мечтай.

С трудом оторвав глаза от веснушек и рыжих волосков (дались ей эти веснушки с волосками), Лера нырнула под руку мужа, вызвала такси и уехала в пустующую по случаю открывшегося дачного сезона мамину квартиру. Хоть с этим повезло.

Горе побежденным!

Единственное, что удалось за эти шесть дней (время, за которое Господь сотворил землю), — это трезво оценить свои шансы: шансов не было. Манька победила всухую.

Риторические вопросы типа «Почему Казимир перешел грани дозволенного?», «Неужели нельзя было сохранить хотя бы видимость приличия?», «Неужели Казик получил удовольствие от того, что вот так цинично, при всех уронил меня с пьедестала не просто жены, а жены шефа?» так и остались открытыми.

Отчаяние усиливала откуда-то взявшаяся навязчивая идея, что она сама виновата в случившемся. Начиталась псевдопсихологических статеек, из которых следовал один вывод: как ты позволишь окружающим, так они и будут с тобой обращаться.

Ну когда это она позволяла Казимиру изменять ей, да еще так нагло, считай, принародно? Так изменять могут либо небожители, либо парии. Более-менее стыдлив только средний класс. Когда это Казимир переквалифицировался из представителя среднего класса в небожителя? Или в парию? Непонятно.

Если они супруги (в значении «парная упряжь»), то почему она за четырнадцать лет не распознала, с кем впряглась в телегу семейной жизни? Значит, пара была случайной? Четырнадцать лет — они могут быть случайностью?

Старый махровый халат в темную клетку, болтавшийся в маминой ванной на случай, если зять останется ночевать, хранил запах не парии или небожителя, а недавнего душевного покоя, стабильности и респектабельности: бергамота, пряностей и сосны. А также обивки новой машины, дорогой кожгалантереи известных брендов, легкого аромата приправ и молотого кофе.

Придется все эти слагаемые благополучной жизни забыть. Или самой придумать и сделать что-то такое, за что платят приличные деньги. Что бы это могло быть?

Лера запахнула шалевый воротник, укутала беззащитное, до краев наполненное слезами горло — она и раньше-то была не способна что-то придумать, мыслила предметно-конкретно, а сейчас… сейчас ее вовсе нет…

Еще несколько дней назад Валерия Ковалева была, а потом судьба щелкнула перстами — и Валерии Ковалевой нет. Есть ноль в периоде…

Что лучше: минус или ноль в периоде?

По журналистской привычке Валерия углубилась в семантику и этимологию слов: nullus — никакой — граница между плюсом и минусом, и minus — знак хоть и отрицательной, но все же величины.

Вывод был печальный: лучше минус, чем ноль. С философской, математической и бытовой точки зрения минус хоть что-то собой представляет, а ноль — он и есть ноль. Ничто. Эхо.

У коровьей лепешки на проселочной дороге больше апломба, чем у ноля — сиречь Валерии Ковалевой.

Достоинство — материя нежная, тонкая, и, если его уничтожить, на восстановление уйдут десятки лет, и то если условия благоприятные создавать.

Шесть дней и семь ночей Валерия потратила на то, чтобы восстановить достоинство. Достоинство не восстанавливалось ни в прежнем объеме, ни даже в осколочном виде. Ресурс иссяк.