Туша - Никита Демидов

Шевельнулся! Он шевельнулся! Я прижал указательный палец к ладони и испугавшись, тут же отстранил его, почувствовав, как ноготь касается шероховатой поверхности кровати, на которой я верно лежал. Я жив! Жив! Жив! От радости на глазах моих навернулись слезы. Я узнаю, все узнаю! Осталось только подняться, а я непременно встану. Жив! Жив! Жив!

Я безостановочно двигал ожившим пальцем, полагая, что так верно и остальные мышцы в скорости разойдутся. Давай! Давай! Давай! — кричал я на фалангу сведенную уже судорогой и практически отваливающуюся.

Я сжал все пальцы в кулак и от восторга захохотал, словно обезумевший. Но почему моя ладонь такая мягкая? Я сжал кулак покрепче, но все равно не почувствовал, как кончики пальцев вонзаются в плоть. Нет, нет, это не мои, чужие руки! Я помнил, точно помнил, что ладони мои были на ощупь как черствый хлеб, чуть-чуть проминается, но под этим уступленным упругостью их миллиметром чувствуется необычайная твердость. А может это обычное при атрофии явление? Бывает сведет ногу, прикасаешься к ней, и она будто бы пухлая, хотя никогда такой не была. Да-да, все так, другие же предположения (как то, что разум мой пересадили какому-то крупному человеку) были слишком уж фантастичными.

Теперь необходимо было расшевелить руку, а там я того и гляди смогу приподняться на кровати и хотя бы взглянуть на этого неизвестного, совершенно перемешавшего все в моей голове своим присутствием.

IV

Как я этого желал! С большею страстью могут дожидаться лишь дети, соблазненные мыслью о грядущем празднике. Не находящие себе места всю неделю ему предшествующую и окончательно сходящие с ума в канун торжества, только они могли бы испытать это томление со всею силой. В этот самый последний день все и встает на свои места: взрослые как кажется без всякой на то причины бегают по дому, суетятся и изредка покрикивают друг на друга; дети постарше то и дело перетаскивают в кухню, запрятанную в глубине стеллажей посуду; и повсюду, в длинных и высоких коридорах, опустевших на время комнатах устанавливаются сладкие запахи печенных свеклы и картофеля. Тебя же в кухню не пускают, чтобы не мешался под ногами, и всякий раз как ты пытаешься протиснуться к остальным, возвращают в комнату. И чего это они так носятся? — спрашиваешь ты у самого себя, отвлекшись на минуту от красочных картинок в детской книге сказок — Неужели необходимо столько сил и рук, чтобы потушить овощи? И будучи твердо убежденным, что вся эта беготня не более чем какая-нибудь хитрая уловка взрослых, благодаря которой они напускают на себя пущей важности, и не имея возможности этого опровергнуть, ты сызнова принимаешься за книгу, ругая папу с мамой, и старшую сестренку воображалами.

Но на следующий день, когда в зале с его высокими потолками, с лепниной в виде всяких изысканных загогулин в месте стыков со стенами, устанавливается длинный стол, аккурат под огромной люстрой похожей на взорвавшуюся глыбу льда, миллионы кусочков которой скреплены тоненькими стальными паутинками, ты поражаешься работой, проделанной накануне. Стол застилался белоснежной скатертью с вышитыми на ней разноцветными узорами, и после этого в зал, одно за одним, в причудливой по форме хрустальной посуде, заносились многочисленные блюда. И это все из картошки и свеклы?! — восклицаешь ты, бегая вокруг стола и рассматривая приносимые кушанья. Тут и целиком запеченная курочка, с золотистой корочкой, и холодец, пугающий своей желейной консистенцией, но безумно вкусный, и сельдь под шубой, и оливье, и всяческие разносолы и ни бог весть какие кушанья, названия которых ты и не знаешь даже. И хоть ты своей беготней изрядно мешаешь взрослым раскладывать посуду, тарелки с нарезанным хлебом и ледяную водку в запотевших графинах, они ничего тебе не говорят и лишь снисходительно улыбаясь просят усесться на своё место.

И вот начинается празднование. Все встают со своих мест, произносят тосты, и единым духом опрокидывая содержимое своих рюмок, усаживаются и начинают о чем-то своем взрослом разговаривать, поздравлять друг друга в сотый раз, иногда обнимаются и целуются. Ты же, подражаешь этим людям и с энтузиазмом выпиваешь весь морс в своем высоком бокале, отчего в скорости в желудке не остается свободного места и тебя укладывают на кровать, чтобы тяжесть прошла, но вместо этого ты, сытый и довольный очень быстро засыпаешь.

А на следующий день, все кроме сестренки, которая отмывает грязную посуду, отдыхают. Даже мама и та не занята готовкой, она лежит себе преспокойно на диване рядом с отцом и то и дело, сонно потягивается, или зевает, не успевая порой прикрыть ладонью своего рта.

С таким же нетерпением ожидал, и я того самого момента, когда руке моей вернется былая подвижность и каково же было мое разочарование, когда это наконец произошло.

Да разве же это рука?! — криком спрашивал я самого себя, разглядывая этот мерзкий отросток. Я никак не мог успокоится и все всматривался в свою ладонь, хоть мне и противно было до тошноты от этого зрелища.

Рука моя, или то, что ощущалось мною как рука, представляла собой нечто чудовищно крупное. В обхвате она, пожалуй, была не меньше моей талии в былые времена, и вся не то чтобы лоснилась жиром, а подобно какому-то обрюзгшему, кожаному небу, изливалась им этаким дождем, не падающим на землю, а стекающим по облакам в неизвестном направлении. То была натуральная гусеница, мерзкая и отвратительная, небывало огромная и самое страшное, что она была только частью моего тела.

И как такое могло произойти? Я хоть убей не мог вспомнить, чтобы с моим телом происходили подобные перемены, такие чудовищные изменения, какие я, точно бы заметил. Но необходимо было как-то подняться с кровати и рассмотреть незнакомца, лежащего мертвым рядом со мной уже долгое время.

Я лежал на спине и мне было достаточно перевернутся на бок, чтобы как следует рассмотреть комнату. Нащупав край кровати, за который я тут же и ухватился, я со всею силою напрягся и чуть-чуть сдвинул свою огромную тушу в сторону. Нет, повернуться на бок не получится, для этого потребуется вторая рука, — пришло мне в голову, но ждать я более не мог. Мне казалось, что труп этого неизвестного может послужить ключом к разгадке тайны, частью которой я по неволе стал. Я дернул со