Музей обстоятельств - Сергей Носов

Потрясающе. Я не знаю более трогательной детали во всем петербургском сообществе мемориальных фигур. Что слава посмертная, что память, когда нельзя покурить? Скульптор Гинцбург Илья Яковлевич знал, что делал (шел ему семьдесят пятый год, когда открывался памятник), это он, академик, сам одной ногой стоявший в могиле, позаботился о маленькой слабости великого химика: пусть курит себе! В лаборатории нельзя, а здесь можно. А то ведь устанешь вечно сидеть.

Между прочим, автор Плеханова.

Если Менделеев чуть-чуть повернет голову направо, то обязательно увидит – совсем рядом – в каких-то ста шагах от себя, перед главным входом названного его именем института, где он долгие годы заведовал химической лабораторией, Плеханова – Георгия Валентиновича, не химика. Впрочем, памятникам вредно друг на друга смотреть.

С легким сердцем выдаю секрет Менделеева, потому что более чем уверен: прячет он папироску не от нас с вами (нам-то что, мы его понимаем!..), а от членов какого-то там чопорного худсовета образца 1932 г., не способных допустить даже мысли о курении памятников.

Лишь соображениями конспирации объясняется отсутствие пепельницы. Ничего не поделаешь, приходится Дмитрию Ивановичу стряхивать пепел на пол, то есть на газон.

Приложение

Из дневника 2003 года: 19 июня.

У Менделеева блестел нос, рядом с памятником копошилась женщина с тряпкой. Подхожу: действительно, памятник вытирает – докуда может достать. Я поинтересовался, не знает ли она, кто нос начищает. Говорит: кадеты. Ему еще и погоны прилепляют. А я думал, студенты Техноложки. – А при чем тут, спрашивает, Техноложка? – Ну как же, говорю, химик все-таки. – Это он химик? – удивляется женщина. – А кто же? Вот таблица его (показываю на мемориальную таблицу на брандмауэре дома по левую руку от памятника). И тут она мне начинает что-то несусветное нести. Дескать, под Пермью в лагере сидел профессор Б., который сверх элементов таблицы Менделеева открыл еще две тысячи элементов – вот кто был химик. Менделеев к нему специально в Пермь ездил, чтобы поговорить об элементе литии. Ко всему этому имела какое-то отношение президент Академии наук г-жа Дашкова. – Подождите, говорю, Дашкова в восемнадцатом веке жила. – А Менделеев в каком? – насторожилась женщина. Отвечаю: в девятнадцатом, в начале двадцатого. – Нет, говорит, в восемнадцатом! А потом добавляет: вы сами ему и начистили нос!

Все это она говорила с задором – меня, мол, не проведешь, я все знаю. Худая, домашние тапочки. Два зуба во рту.

Грибоедов: последняя стадия

Возможно, все дело в круглых очках, но отдаленно он действительно похож на постаревшего и поумневшего Гарри Поттера, а также отчасти на Джона Леннона, коротко подстриженного и одетого во фрак. Ну и, конечно, на «идеал современника» прежних лет, положительного героя, вроде принципиального учителя из проблемных советских фильмов про среднюю школу, когда еще учили в этой школе наизусть монолог Чацкого (я учил), и не только: но и Фамусова еще и даже Скалозуба.

Он хоть и Грибоедов, но его часто путают с Чернышевским и Добролюбовым.

Да и самому ему, складывается впечатление, знать не важно, кем он объявлен. Грибоедов? Хорошо, пускай. Словно самому безразлично, кто он. И ко всему, что его окружает, кажется, он не менее равнодушен. Присутствует, но как бы между прочим присутствует – если есть, значит есть, а могло б и не быть. Отрешенность, с которой он в пространство глядит, тут словно возведена в принцип. Словно скульптор В. В. Лишев, изваявший фигуру, позаботился о самозащите – не допустил ничего, что могло бы дать повод к интерпретациям. Ни к каким.

Ну да, в кресле сидит, усталый взгляд сквозь очки вязнет в глубине Гороховой. Задумчив. Сутул. Будто бы медитирует. Никаких страстей, никаких порывов, никакой пылкости. Ничего не выражающее лицо, просто на удивление – ничего.

Ясно, что сочиняет. И ясно, что́ сочиняет: «Горе от ума». Что же еще? И что же еще ему делать тут, в этом кресле – если он Грибоедов? Листы бумаги лежат на колене, а вот пера оточенного нет в руке – ни в правой, ни в левой. Может быть, потому и листы чистые. И это нам, стоящим у подножия пьедестала, явлено вполне зримо: бумага наклонена поверхностью к зрителям, вот-вот соскользнет всей тяжестью бронзы с могучего колена вниз – успей отскочить.

Но если ничего не пишет, спрашивается (и не читает), зачем очки надел? Неужели только для того, чтобы рассматривать Гороховую?

Получается, так. Уж очень прям его взгляд. Не целеустремлен (устремленность – это порыв), а прям – прямотой, отвечающей перспективе, что стремительно сходится к Адмиралтейству. А там шпиль, там кораблик… Сейчас даже трудно поверить, что по первоначальному замыслу памятнику надлежало стоять (сидеть?) в другом месте. Куда бы смотрел? Там, где памятник планировали установить первоначально, не было простора для взгляда.

Значит, очки надели на него все-таки для чтения, а не для глядения вдаль. По замыслу.

Да, это вопрос: близорукостью или дальнозоркостью страдал исторический Грибоедов?

Мысль, что без стекол очки и надеты они ради прикола, мы отметаем.

Стекол хоть и нет, но они как бы имеются, поверим в эту условность. Что ни говорите, случай редкий: монументы, как правило, очки не носят.

В любом случае, бронзовому Грибоедову всегда здесь найдется, что почитать (и всегда находилось).

Это очень многое объясняет.

Есть мнение, что рекламные и им подобные растяжки, развешиваются поперек улиц вовсе не для прохожих и не для тех, кто в машинах. Кто из нормальных прохожих и тех, кто в машинах, добровольно читает помещенные тексты на этих растяжках? Я, например, не читатель растяжек. Мне просто в голову никогда не приходит вникать в информацию, которую они на себе несут-растягивают, к тому же подаваемую, как правило, в виде ребуса. Допускаю, что информацию все же усваиваю, но подсознательно, вопреки собственной воле. Однако тут случай другой. Вопреки его собственной воле, Грибоедову – в явном виде и непосредственным образом – навязываются посторонние тексты. Всегда!

Они всегда перед глазами. И не отвернешься от них – сидящему на пьедестале нельзя не смотреть на то, что ему показывают.

Иногда мне кажется, что он – единственный их читатель, этих лозунгов, призывов, реклам, на протяжении десятилетий в убыстряющемся ритме друг друга меняющих. Что это все и вывешивается перед его глазами для него одного исключительно, ибо где вы найдете еще такого постоянного и послушного читателя?

Я готов даже допустить, что это именно очки провоцируют устроителей уличной рекламы на демонстрацию текстов их (очков) обладателю. Если в очках – значит, читатель. Ну так читай же, читай!

И читает. А что ему еще остается?

Как если бы он был посажен в телестудии вместо ведущего какой-нибудь рекламной передачи и смотрел на телеподсказку в монитор, установленный перед глазами. И молчал. А ему бы все показывали, показывали… В надежде что повторит.