Джек на Луне - Татьяна Русуберг

Заводы, склады и транспортные фирмы уже закрылись и обезлюдели. Поезда тут тоже ходили редко, особенно вечером. Даже собачники по случаю священного часа жратвы сидели дома и лопали картошку с коричневым соусом, а их питомцы — сухие корма и косточки, очищающие зубы. Короче говоря, вокруг были только май, холод и природа. Я продрался сквозь цветущий шиповник и присел на бетонные плиты, вот уже который год лежавшие на парковке для грузовиков.

Нет, спрашивается, вот чего я психанул? Сидел бы сейчас, уплетал теть Люсин борщ с черносливом за обе щеки. Все-таки паршивый у меня характер — и другим от него достается, и самому никакой радости. Неужели мама права, и я весь уродился в отца? Остается только на слово ей верить, ведь я его никогда не видел. В смысле, живьем. А на фотке — только один раз. И то потому, что случайно ее нашел. Я тогда мелкий был, мать меня дома одного оставила ненадолго. Ну а я от нечего делать полез шнорить по ее вещам — типа, клад искал. Добрался и до шкатулки с украшениями. Каких сокровищ там только не обнаружилось: разноцветные бусы, блестящие бриллиантики, даже брошь в виде бабочки! А на самом дне лежала маленькая черно-белая фотография.

Сначала я удивился — зачем маме фотка какого-то чужого дяденьки? Да еще намного моложе ее? Потом присмотрелся внимательнее, глянул в зеркало. Уши-локаторы — есть. Вихор на макушке для связи с космосом, как говорила ма, торчит? Торчит. Волосы светлые, глаза темные, ресницы длинные и загибаются по-девчачьи — сплошное огорчение. Тип на фотографии мог бы быть моим братом. Старшим. Таким, какой был у соседа Петьки, и какого мне всегда хотелось иметь.

Я тогда насмотрелся с мамой сериалов и передач типа "Жди меня". Ну и спросил, когда она вернулась: куда брата дела? Тут-то и выяснилось про фотку и шкатулку. В тот день мама меня отшлепала — в первый и последний раз. Потом расплакалась и заперлась в ванной. Я напугался до усрачки, ревел под дверью и просил прощения. Кончилось все тем, что мы пили на кухне чай с вареньем, и мама объяснила, что на фото был мой отец — такой молодой, потому что они тогда только познакомились. И что слышать она ни о нем, ни о фотографии больше не хочет. А если я еще раз в ее вещи без спроса залезу, то навеки вечные лишусь мультиков и телевизора.

Фотку эту я с тех пор никогда не видел. Но часто вспоминал ее и думал вот о чем. Люди могут причинять боль, даже, когда их больше нет. Даже через время и расстояние. И делают они это через оставленные ими вещи. Если я когда-нибудь решу уйти, то все заберу с собой. Но вещей так много, люди просто обрастают ими. Я не хочу ничего иметь. Только самое необходимое, то, что смогу унести на себе. И еще не хочу фотографироваться. Неизвестно, где и у кого может оказаться мое лицо. Вот Мемет рассказывал, у мусульман раньше вообще запрещено было изображать человека. Наверное, все-таки что-то в этом есть.

Я утер покрасневший нос и вытащил из кармана наушники. Забацало в них с того места, где я остановил трек в прошлый раз.

— Чо слушаем? — Мемет возник из-за спины так внезапно, что я чуть жвачку не проглотил. Рядом Ибрагим — ухмыляется во всю свою лошадиную морду.

— Нефью, — говорю и вытаскиваю одну таблетку из уха.

— А-а, опять белый трэшак. Когда ты уже нормальную музыку крутить начнешь, мэн? Вон, у Ибрагима есть пара классных телег, хочешь, он тебе сольет?

Желанием я не горел. Тогда длинномордый включил телефон на громкую, чтобы я насильно наслаждался правильным фанком. Я выплюнул жвачку ему под ноги — все равно от нее только жрать больше хочется. Ибрагим намек понял и пошел на асфальт — типа отрабатывать движуху. Я лениво наблюдал за тем, как он пытается сделать книдроп — наколенники бы надел лучше, придурок, пока чашечки себе не расхерачил. Не перед девчонками же выпендривается.

— Зря ты так, мэн, — заметил Мемет, пристроившийся на плиту рядом со мной. — Между прочим, если бы не он, фиг бы нас пригласили на мешочную пати. Тебя, между прочим, тоже, мой унылый брат.

— Куда-куда нас пригласили? — не понял я.

— Ты чо, тупой, мэн?! В джунглях вырос? Тусейшен такой, куда со своей выпивкой приходят. У Доминики хата пустая, ее старики сваливают на романтический викенд. Так что оторвемся по полной, бро.

Я нахмурился:

— Доминика — это та полька, из восьмого? А хули ей наш Ибрагим сдался? Или у них в классе парней больше нету?

— Валлах[2], резкий ты сегодня какой-то, — покосился на меня Мемет. — Скажи лучше, ты в субботу придешь? Можем тут встретиться, часа в два для разогрева. Пиво на тебе.

— А чего это сразу на мне? — взъерошился я. — Я вообще на мели.

— Да пара[3] мы тебе наскребем, — отмахнулся Мемет. — Просто сам посуди — если до предков дойдет, что я выпивку покупал — мне глубокая жопа, мэн. А дойдет оно обязательно, если только я на другой конец города за пивасом не поеду. Сам знаешь, кто у нас в "Нетто" и "Факте" на факинг кассе сидит.

Оно верно, семейство у Мемета было большое и столь же разветвленное, как агентурная сеть ЦРУ. У Ибрагима, между прочим, тоже.

— А если ты домой приползешь на бровях, то думаешь, твой фатер ничего не заметит? — начал было я, но тут в голове у меня что-то щелкнуло и перед глазами всплыл отмеченный красным маркером календарь. — Блин! А я же не смогу в субботу! Мы с матерью в Орхус едем.

Круглощекое лицо Мемета разочаровано вытянулось.

— Писс! Это чо, на базар, что ли? Сумки будешь за нею таскать? Слышь, бро, а ты никак остаться не можешь? Ну, заболей там или типа того…

— Не, мы к знакомым, — соврал я, потому что не знал, что еще такого есть в Орхусе кроме базара и аэропорта, а про Обсерваторию почему-то сказать было стыдно — не хотелось показаться фриком. — И если заболею, то мать точно сама дома останется и запихнет меня под одеяло с градусником.

— Факинг шит! — опечалился Мемет. — Кто ж тогда за выпивкой пойдет?

— Да вон, Микеля пошлите, — я кивнул в сторону рассекающего грудью шиповник одноклассника. — Не знаю, чего он сюда приперся, но это, по ходу, очень кстати.

Микель был единственным тусившим с нами коренным датчанином — в том смысле, что мамашу его звали Меттой, а папашу — Йенсом. Выглядел же он стопудово китайцем, с косыми глазами и прочими азиатскими атрибутами. А все потому, что его усыновили и увезли на другой конец континента еще в младенчестве. На исторической родине Микель никогда не бывал, по-китайски не шпрехал, зато жил в вилле из красного кирпича за железкой и сеточным забором, отгораживающим благополучный сонный район от нашего гетто. Наверное потому китайчонок и шлялся с нами, вместо того, чтобы зависать у своего икс-бокса — хотел проснуться.