Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой

— Мы после поговорим, — сказала Анна Павловна,улыбаясь.

И, отделавшись от молодого человека, неумеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжалаприслушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, гдеослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников поместам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный,скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает илипускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своейгостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку иодним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорнуюмашину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Оназаботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, чтоговорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. ДляПьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, которыйон видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и унего, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялсяпропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные иизящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего-нибудь особенноумного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и оностановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.

Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена сразных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которойсидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая вэтом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, болеемужском, центром был аббат; в другом, молодом, красавица-княжна Элен, дочькнязя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости,маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.

Виконт был миловидный, с мягкими чертами иприемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, поблаговоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, вкотором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Какхороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно-прекрасное тот кусокговядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так внынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потомаббата, как что-то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорилитотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погибот своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.

— Ah! voyons. Contez-nous cela, vicomte,[Расскажите нам это, виконт, ] — сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя,как чем-то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, —contez-nous cela, vicomte.

Виконт поклонился в знак покорности и учтивоулыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушатьего рассказ.

— Le vicomte a ete personnellement connu demonseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом, ] — шепнула Анна Павловнаодному. — Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастеррассказывать], — проговорила она другому. — Comme on voit l`homme de la bonnecompagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], — сказала она третьему;и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, какростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.

Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонкоулыбнулся.

— Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] — сказала Анна Павловна красавице-княжне, которая сидела поодаль, составляяцентр другого кружка.

Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою женеизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную.Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестябелизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимисямужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезнопредоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, оченьоткрытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блескбала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было вней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за своюнесомненную и слишком сильно и победительно-действующую красоту. Она как будтожелала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какаякрасавица!] — говорил каждый, кто ее видел.

Как будто пораженный чем-то необычайным,виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась передним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.

— Madame, je crains pour mes moyens devant unpareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.

Княжна облокотила свою открытую полную руку настолик и не нашла нужным что-либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все времярассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку,которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивуюгрудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколькораз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядываласьна Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лицефрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла ималенькая княгиня от чайного стола.

— Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage,[Подождите, я возьму мою работу, ] — проговорила она. — Voyons, a quoipensez-vous? — обратилась она к князю Ипполиту: — apportez-moi mon ridicule. [Очем вы думаете? Принесите мой ридикюль. ]

Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдругпроизвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.

— Теперь мне хорошо, — приговаривала она и,попросив начинать, принялась за работу.

Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел занею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.