Часы, идущие назад - Татьяна Степанова

– То есть как надула? – спросил Гущин.

– Золото золотом, а камни – стекляшки, – армянин постучал черным ногтем по фиолетовым камням. – Подделка под аметисты. Просто стекло. Кто-то давно выковырял все эти штуки и продал отдельно, а сюда поставил обманку. Может, и не аметисты то были раньше, а другие камни.

– Но вы-то не переплатили продавшей вам браслет женщине, – не унималась Анфиса. – Так что вы квиты. А кто хотел купить у вас этот браслет так быстро?

– Я ее тоже знаю. У нее дочка моей сестры рожала, – армянин вздохнул. – Она врачиха из роддома. Дочка сестрина хвалила ее очень – роды хорошо приняла. Мы ей потом всей семьей подарок преподнесли.

– Фамилию врача помните?

– Антипова Ульяна, да ее все знают в Горьевске. Я одного лишь не пойму: как она про браслет узнала, я ведь никому не говорил о нем и на витрину не выставил. А она пришла ко мне и прямо сказала: хочу выкупить у вас браслет с аметистами. Но с таким заключением пробирной я его как ювелирку продать не могу – посадят за подделку и обман. Так что надо либо расплавить его совсем, либо новые драгоценные камни вставить. А где их взять? Это деньги. А расплавить жаль, больно уж красивая вещь, старинная работа.

– Постарайтесь осторожно узнать все об этой Ульяне Антиповой из роддома, – попросил полковник Гущин капитана Первоцветова, когда они вернулись из ломбарда в ОВД. – Что это ей так вдруг приспичило получить этот браслет-подделку?

– Думаете, это она подарила его Аглае? Мы же о любовнике говорили.

– Одно другому не мешает. Впрочем, она могла видеть, как Маргарита Добролюбова сдавала браслет в ломбард. Макар же это видел. Могли и другие. Но все равно насчет этого поддельного браслета надо все выяснить. Как и насчет всего остального. – Гущин погладил глянцевую лысину. – Когда мать ее наконец протрезвеет? Нам ее показания нужны. Что она там плела про браслет, что Макар сказал? Что не хочет держать эту вещь в доме?

– Что это подарок ее дочери, – напомнила Катя.

– Матери обычно трепетно хранят все вещи умерших детей. Порой годами обстановку в доме не меняют. А она спустя два месяца пошла украшения продавать.

– Она же алкоголичка, деньги на водку нужны, Федор Матвеевич.

– Я съезжу к ней на Труда, проверю, как там дела. Может, нарколога вызвать? Попробовать вытрезвление? – спросил Первоцветов.

– Насильно? Нет. – Гущин покачал головой. – Она насилия в жизни хлебнула с лихвой. Я на это не пойду. Это такая встряска для организма, столько дряни ей вколят. Нет. Пусть уж само собой как-то. Может, сама в ум войдет, очухается.

Катя и Анфиса молча следили за этим диалогом. Анфиса делала вид, что просматривает на своей камере снимки, сделанные на башне.

– Мать Аглаи допрашивали тогда, три года назад, – заметила Катя. – Только я не дочитала в деле до ее допроса. Федор Матвеевич, что там?

– Про золотой браслет со стекляшками как раз ни слова. Не упоминала она, чтобы кто-то чего-то дочери дарил. И про любовника тоже ни гу-гу.

– А что она вообще говорила?

– Каялась, переживала.

– Как это каялась? – не выдержала Анфиса.

– Полиция спрашивала, как Аглая провела тот день перед смертью – была ли дома, во сколько из дома ушла, не звонил ли ей кто-то на мобильный. Кстати, интересная деталь: мобильный ее нашли дома, но сим-карты в нем не оказалось. Даже не удалось установить оператора мобильной связи.

– И это наводит на мысль, что убийца побывал в доме девушки? – спросила Катя. – А что мать говорит? Кто к ним приходил?

– Маргарита Добролюбова назвала лишь Марию Молотову и ее племянника. Она приходили часто – они же старые знакомые. А он заходил пару раз по ее поручению. Но насчет того самого дня – последнего в жизни дочери – она ничего сказать не могла по той же причине, что и сейчас: она пила тогда. В этом и кается – мол, пила сильно и ничегошеньки не помнит. Ни когда Аглая из дома ушла – вечером ли, днем ли, ни как одета была. Не может вспомнить, звонил ли кто дочери по мобильному. Пришла в себя, протрезвела лишь тогда, когда Мария Молотова прибежала к ней и сообщила о смерти Аглаи.

– Страшная вещь – женский алкоголизм, – вздохнула Анфиса. – Это изнасилование на нее так подействовало. И брак не спас. А смерть мужа и дочери все усугубила.

– Это банальные рассуждения, – заметил капитан Первоцветов.

– У вас иное мнение на этот счет?

– Все могло быть сложнее.

– Мы как-то про фотографа Нилова вдруг позабыли, – спохватилась Катя. – С этой башней, с этим браслетом… Знал он об убийстве Аглаи? Наверняка. Только вот вопрос: он узнал об этом, уже поселившись у Добролюбовой, или кто-то ему раньше об этом рассказал? Может, тот же самый человек, от которого он получил фото? Оба убийства пока что косвенно связаны лишь одной этой нитью – местом, где жил фотограф Нилов.

– Не только местом его проживания, – возразил Гущин. – Судья Репликантов – вот еще одно связующее звено. Его конфликт с фотографом и место работы Аглаи Добролюбовой – суд, где он был председателем. Кажется, настал момент навестить «вашу честь». Можно как-то с ним связаться? Он не все контакты обрубил, уйдя на пенсию?

Капитан Первоцветов узнал номер мобильного судьи Репликантова в дежурной части. После чего позвонил ему сам и вежливо попросил о встрече «в связи с расследованием дела об убийстве».

Судья что-то коротко ему ответил.

– Он готов с нами встретиться через час, – сообщил Первоцветов. – Только он занят. Он на их семейной свиноферме. Сказал – полиция может приехать прямо туда.

– Черт с ним, пусть будет свиноферма, – согласился Гущин со страдальческой гримасой.

– Это он нарочно, Федор Матвеевич, – заметила Катя.

– У меня дела в отделе накопились, – Первоцветов явно уклонялся. – Надо с текучкой разобраться. Документы подписать. Найти хоть кого-то, кто работать станет по делу, ваши указания исполнять. Вы это место сразу найдете: из города по шоссе в сторону Куровского. И через семь километров увидите ферму. Почувствуете аромат.

– Я на свиноферму не поеду, – испуганно затрясла головой Анфиса. – Нет, нет, только не бросайте меня в терновый куст… Федор Матвеевич, я город пофотографирую, пока вы там, поброжу по Горьевску. Может, еще что-то интересное в кадр попадется.

– Анфиса Марковна, у вас есть мой сотовый? – спросил Гущин. – Если не желаете покидать нас в нашем расследовании, ехать в Москву, тогда пусть хотя бы я буду уверен, что вы здесь всегда на связи. Если что.

– Если что? – Анфиса удивленно воззрилась на него. – Диктуйте свой телефон, я в память вобью.

– На всякий случай, – нейтрально ответил Гущин.

Катя поняла: нет, не флиртует старикан с ее подругой. Это совсем иное. Просто он хорошо помнит обстоятельства давнего дела Пушкинского музея, когда Анфиса, помогая им с Гущиным, подверглась серьезной опасности. Едва не была покалечена. Он помнит об этом деле и до сих пор винит себя.