Искатели - Михаил Васильев

"Как в Центральной Америке, — подумал он. — Хотя в Центральной Америке и то быстрее с ремонтом справились. Скорее, как в каком-нибудь двадцатом веке, будто время здесь медленнее идет".

— А пиратов роли кому? — слышалось из окна. Традиционный теперь вопрос.

— Ясно кому. Томсону уже черную повязку сшили на глаз, чтобы поперек лица. — Дальше Платон опять не расслышал — …Странно, но попугай этот действительно полюбил сидеть на плече томсоновском, вот только говорить никак не хочет… Я когда-то в "Марсострое" работала, — все доносился голос Августы, — снег видела и звезды пару раз. Но там скучнее было.

"Весело вам. Все забыли про "Обсидиановую бабочку", про бедную летающую тарелку. Так и я скоро забуду".

И возражать было бесполезно, его было слишком мало. Он был один.

Диана все крутилась перед зеркалом. По-женски стремительно она успела переодеться. Все средневековое исчезло.

"Это мужское тело цельное, а женское — полое, созданное для любви, для материнства. И психика, душа по-старинному, в таком теле — под любовь".

Платон видел ее сквозь ветви с непонятными плодами.

"Желуди", — наконец, вспомнил он.

"А мне еще в детстве мать говорила, что я готов по потолку бегать", — послышалось непонятно откуда.

— Смотри, Дианка. — Августа по пояс высунулась из окна и показывала куда-то вверх. — Вот дураки-то!

Теперь и Платон увидел, что на каменном небе, будто две мухи, сидят Ахилл и Конг, наверное, одев гравитопояса.

Было заметно, как Конг, не удержавшись, сплюнул вниз:

— Отсюда и в море прыгнуть можно. Без всяких парашютов. Отойти вон туда и прыгнуть. Или нельзя?

— Здесь повыше будет, чем с такси над Финским заливом. — Голоса этих двоих доносились издалека неестественно отчетливо.

— Значит, не можешь? Давай, на слабо!

Глядя на эти нелепые, маленькие издалека фигурки, темнеющие на окрашенном синей краской небе, Платон непонятно почему ощутил, что все они всего добьются. Долетят до Марса, найдут и увезут любые сокровища, все, что хотят.

* * *

И вот этот день наступил. Оркестр сегодня играл особо громко и радостно. Спуск на воду галеона "Млечный путь" совместили с генеральной репетицией эпильдифоровской пьесы. Она начиналась с отплытия леди Дездемоны к отцу, вице-королю Ямайки на Карибское море. От шекспировского "Отелло" ничего не осталось.

Толпа матросов, придворных в кружевах и бархатных костюмах, вице-королевских мушкетеров и жителей пиратского города толпилась на берегу. Здесь появилась пристань, самая настоящая. Красивая, просто антикварная на вид, точно такая же, как в шестнадцатом веке.

Появились и зрители, экскурсия с пассажирского транзитного лайнера, мамонтоводы, летящие на планету Ээт, с остановившегося сейчас на астероиде грузового корабля "Жорж Холодцов", и просто мимоезжие туристы.

Среди пестрых туристов отчетливо заметны были инопланетяне с планеты Евриал. Над толпой зрителей извивались их длинные гибкие шеи, качались треугольные вытянутые головы. Выпуклые неподвижные глаза как будто бы удивленно следили за странными ритуалами аборигенов астероида.

Все ждали главного номера — выхода прекрасной вице-принцессы, отправляющейся в дальнее плавание. Остров с пальмой сегодня считался далекой Ямайкой. Теперь там были видны виртуально наведенные декорации, горизонт, простор океана, настоящего, бескрайнего. Виртуальная установка была еще не настроена окончательно: синее небо над океаном дрожало и качалось.

По дороге к новой пристани два дюжих робота, в тюрбанах и шароварах, с обнаженными стальными торсами, окрашенными черной краской, несли паланкин.

Паланкин, впрочем, был пустым. Знатные дамы не захотели в нем ехать, а может быть, не вместились внутрь. Оторванные, наконец, от зеркала Диана и Августа ехали сзади в открытой карете. Теперь они стали вице-принцессой и королевой-матерью. Лошадей на астероиде так и не нашлось, и карета непостижимым образом двигалась сама по себе.

Ослепленная блеском бутафорских бриллиантов Диана быстро передумала становиться бретером и авантюристом и согласилась на роль вице-принцессы острова Ямайка. На голове у нее теперь сияла маленькая корона из блестящего симилора. Пышное платье с турнюром было усыпано сверкающими драгоценностями и жемчугом. На самом деле, конечно, кристаллами льда и соли, их удерживало в стабильном состоянии особое силовое поле, о нем когда-то говорила Августа. Роль жемчуга отлично сыграли шарики из мамонтовой кости — о них Августа говорила тоже.

Сама она, напудренная добела, в кружевах и сильно декольтированная, сверкала, как витрина ювелирного магазина. Алмазной пылью на бархате и шелке; соляные бриллианты горели, может быть, даже сильнее, чем надо, почти как маленькие фонарики. На голове ее возвышалась высоченная массивная прическа из своих, взбитых, и искусственных волос с разными добавлениями: ленты, обручи, каркас из проволоки. Снаружи эту волосяную башню украшали сверкающие драгоценные будто бы камни, живые цветы и даже игрушечный кораблик сверху.

За их каретой летели маленькие виртуальные ангелы. С обочины дороги кричали, приветствовали зрители. Вице-королева о чем-то говорила, кивая своей прической-башней; конечно, напутствовала дочь в дорогу, давала последние советы. Та что-то почтительно отвечала:

— Да, мамаша!.. Вот были времена: в лом казалось просто до корабля добежать и отплыть куда хочешь.

— Да ладно тебе, дочка, красиво зато. — Бывшей Августе, а теперь вице-королеве, пришлось говорить громче. Ее заглушили звуки оркестра, мимо которого они проезжали.

— А как назвали пьесу?

— Вроде бы никак. Так и не назвали.

— Тяжелое это платье, блин!

— Любили понеудобнее. Кажется, тогда даже силиконовые сиськи носили.

Возле новенького корабля поднималось виртоизображение высокой-высокой стены античного театра. Между ней и толпой зрителей лежала красная дорожка, она тянулась до корабля, до сходней, как было принято в шестнадцатом веке.

Роботы-оркестранты радостно затрубили. Диана теперь шла впереди, в пышном платье со шлейфом. Его, за неимением здесь детей, несли два маленьких блестящих робота, одетых пажами. Сверху глядели евриальцы, свисали их головы.

Евриальцами их называли, конечно, люди. Сами они не говорили совсем. С людьми общались с помощью специальных приборов, а между собой — вообще, неизвестно как.

Непонятно откуда раздавались странные звуки: преувеличенно громкий голос, невнятное бормотание, потом совсем уже непонятные клекот и царапанье; наконец, скрипучий крик попугая.

"Эта бедная невинная старая птица", — сказал какой-то гигант и вздохнул.

— Что это? — поинтересовалась Диана.

— Кто-то в радиорубку залез, — отозвалась сзади Августа. — Испортят генрепетицию, мутанты!