Андрей Рублев - Юрий Галинский

– Постараюсь. А ты покамест утихомирься, не гневи преподобного. Ведь он тебя не принуждает постриг принять, будь только послушником. – И заключил: – Не запамятуй, тебя Господь даром великим удостоил. Грех на душу возьмешь, ежели загубишь его. Каждому Божьей милостью предопределено, кем быть. К примеру, я всю жизнь с коня не схожу, у великого князя Дмитрия Иваныча на службе. Тебе же творить образа Господни, пророков и апостолов, должно быть, предначертано. А сие тоже труд благой для людей, для Москвы, а может, и для Руси всей.

Но Андрейка по-своему воспринимал слова дядечки Антона, благо в темноте тот не видел. Он морщился, кривился. На сегодня он договорился встретиться с Веркой… Как же ее предупредить? Данилка тоже не пойдет, дал слово брату Симеону и Исакию. Душа Андрейки раздвоилась: с одной стороны, он был безмерно рад встрече с дядечкой, с другой – неожиданный приезд его стал для него помехой…

Лукиничу будто передалось волнение отрока, нащупав в темноте его плечо, привлек к себе, сказал по-доброму:

– Должно, и на сей вечер с ней уговорился? Да? А как же ты ходишь, на ночь глядя, врата обители, чай, заперты?

– Сие не помеха! – обрадованно бросил тот.

– Ну, тогда иди, только недолго. Упреди и возвращайся.

– Дай Бог тебе здоровья, дядечка! Я сейчас лучинку запалю и мигом сбегаю.

Лукинич только головой покачал в задумчивости, когда Андрейка неслышно затворил за собой дверь кельи и, осторожно ступая, направился к ограде обители.

И снова мысли бывалого воина обратились к тому, что над ним нависло. Дело-то само, как он считал, выеденного яйца не стоило. На судне, на котором пленники киевского князя и Киприана бежали из Киева, Лукинич разговорился с пожилым иудеем, который направлялся к великому князю Тверскому, чтобы стать его врачом. Они долго беседовали. Об этом не преминули поведать церковникам недруги Лукинича, из тех, что служили у него в охране и были в заточении. Они обвинили его в том, что он предал православную веру и стал жидовствующим. И хотя Дмитрий Иванович не придал этому значения на этот раз и, как обычно, назначил Лукинича старшим над охраной, которая сопровождала его в Троицу, духовник великого князя Федор отнесся к обвинению серьезно. Будучи близок к митрополичьему двору, он узнал, что Лукиничу грозит анафема. А это означало потерю службы, поместья, чина, а то и свободы. Несмотря на то, что, как он убедился, Лукинич был далек от злокозненного учения, Федор предупредил его, чтобы он остерегался Пимена, который будет рад досадить великому князю.

С тяжелым сердцем расставался Лукинич с Андрейкой, тот так и не дал ему слова, что останется в обители. Да и в эти два дня, которые он пробыл в Троице, они виделись лишь мельком: то кметь был в охране, то отрок работал в мастерской. Так долго оба мечтали об этой встрече, но она, увы, не оправдала ожиданий. Андрейка был в таком возрасте, когда над ним довлело чувство самому все решать, а тут еще пришла первая любовь, которой хотели помешать. И потому попрощались они друг с другом если не отчужденно, то и без особой сердечности.

Перед самым отъездом, правда, Лукинича несколько успокоил отец Исакий. Он сказал, что они с Симеоном Черным решили разрешить Андрейке и Данилке создать иконки Нерукотворного Спаса. Писать этот образ издавна считалось высшим признанием умельства ученика и было первой самостоятельной работой. А перед тем будущему иконописцу полагалось пройти обряды очищения, покаяния и пост. И тут Лукинич взял грех на душу, попросил старца переговорить с матерью радонежских девок, чтобы та отвадила дочерей искушать монастырских послушников. Но и после этого Лукинич не переставал тревожиться об Андрейкиной судьбе. Даже в Москве, где дела и хлопоты, казалось бы, должны были совсем заполонить его голову, он постоянно думал о нем.

Данилка и Андрейка сотворили образа Нерукотворного Спаса, лик Иисуса Христа на светлом поле каждый по-своему, но оба искусно. Особенно удался Вседержитель Андрейке. Он казался спокойным, даже радостным. У Данилки более строгим, не очень веселым, но краски на обоих иконах блистали не хуже, чем у опытных мастеров. Отец Исакий с присущей ему открытостью не переставал хвалить обоих. Показали образа преподобному Сергию, и тот, как ни скуп обычно был в проявлении своих чувств, благословил и похвалил обоих.

Когда послушники закончили свой труд, октябрь уже был на исходе. Наступила осень с туманами, дождями, мокрым снегом и бездорожьем. Находясь под неусыпным надзором Исакия и старцев-иконописцев, Андрейка все это время не мог наведаться в Радонеж. Однако о Верке не забывал ни на день, первая отрочья любовь не только согревала душу, но и водила рукой. Наконец парень сумел улизнуть из обители. Ранним утром под холодным дождем по размокшим лесным тропкам Андрейка направился в Радонеж. Он насквозь промок, пока добрался до Веркиного дома. Однако от не оставляющей его ни на миг мысли, что сейчас встретится с девушкой, сердце паренька, хоть и билось оно беспокойно, заполоняла отрада.

«Заждалась небось, серчает!» – думал Андрейка, приближаясь к жилищу девушки.

И вдруг тревога обуяла парня: во дворе хозяйничал незнакомый мужик, у знакомого крыльца с деревянной резьбой на столбах на привязи стояла лошадь.

«Может, сродник их, про отцова брата сказывала не раз?» – с надеждой мелькнуло у отрока.

Увидев монаха, мужик окликнул его:

– Чего, божий человек, тебе надоть?

– Мне бы Верку увидеть, – взволнованно протянул Андрейка.

– Какую Верку? – удивился тот, подозрительно сверля его тотчас насторожившимся взглядом.

– Девку, что тут живет! – в отчаянии воскликнул отрок. – Еще у нее сестренка постарше, Параська.

– А… Ты о тех, что раньше тут жили! – догадался мужик. – Так нет их, съехали, а избу мне продали.

– Куда съехали?!

– А Бог ведает. Не сказали. Может, на Москву, а может, куда в другое место. Чай, Русь велика. А ты что, сродник им какой? Заходи, обсушись, согрейся, ряса-то твоя – хоть выкрути.

– Нет, – буркнул Андрейка и с щемящей пустотой на сердце поплелся прочь.

С мокрым от дождя и слез лицом Андрейка ввалился в Данилкину келью. Тот сосредоточенно латал свою прохудившуюся рясу. От неожиданности даже вздрогнул, когда без стука, как это положено было, резко, со скрипом отворилась дверь. От ворвавшегося внутрь холодного ветра загасило лучинки, трепетно замигала лампадка под образом.

– Ух и напугал ты меня! – засмеялся Данилка, зажигая лучины. Но, вглядевшись в огорченное лицо друга, воскликнул: – Что-то случилось, Андрейка?!

– Верка и Параська с матушкой из Радонежа уехали невесть куда… – И он рассказал обо всем Данилке.

Тот озадаченно дернул себя за бородку; ему взгрустнулось, хотя последнее время он тоже не был в Радонеже и не встречался с Параськой.

– Что ж с того, ежели уехали. Должно, в Москву снова подались, ранее ведь там жили, мне Параська сказывала.