Феодора - Пол Уэллмен

ничего хуже, чем когда что-либо воспринимают как само собой разумеющееся.

Но даже при таком жалком начале Феодора верила, что могла бы завладеть Экеболом, будь он обычным мужчиной. Не в том смысле, что он имел особые достоинства или исключительные качества, а в том, что он был непостижим и в высшей степени странен.

Иногда, уединившись, она пыталась разобраться в нем, что также было для нее новым — до сих пор она делала выводы о мужчинах инстинктивно и моментально, но Экебол вновь и вновь ставил ее в тупик.

Он поместил ее в гинекее, женской половине, а сам жил в противоположном крыле дворца. Поначалу он нередко посещал ее поздно вечером. Физически он не был для нее привлекательным — сальная кожа и уныло висящий нос не придавали мужественности его чертам.

Но и с этим можно было мириться. А вот другие его черты иной раз ее даже пугали. Например, у него была тяга к жестокости. Он всегда был самодоволен и жаден, но раболепие, которое выказывали жители провинции, разожгло в нем высокомерие и низкие страсти. Теперь он никогда не забывал напомнить Феодоре, что подобрал ее в публичном доме, и все чаше играл на этой струне, ибо ему нравилось унижать ее.

В беседе он был невыносимо скучен. Без устали толкуя о себе, он, бывало, так утомлял ее этим, что у нее едва хватало терпения сдерживаться.

Иногда на протяжении всей ночи ей только и приходилось, что выслушивать хвастовство Экебола и не забывать восхищаться им. Это стало привычным ритуалом, и она знала все его тонкости, как бы они ни были ей противны.

— Когда ты увидела меня, ты, наверно, и не думала, что будешь жить во дворце наместника, не так ли? — спрашивал он.

— Да, светлейший. Я даже и не мечтала об этом, — с готовностью отвечала она.

— Повезло же тебе, что ты поехала со мной!

— Моя удача превзошла всякие ожидания, светлейший.

Он мог бы уже заметить, что она никогда не говорит нежностей, обращаясь к нему. Теперь она не могла себя заставить это делать.

— Надо заметить, я высоко вознесся, — продолжал он самодовольно. — Наместник в сорок лет — это тебе не что-нибудь, знаешь ли…

Это повторялось по многу раз, и Феодора терпеливо произносила то, чего от нее ожидали:

— Я все время восхищаюсь вашими поразительными успехами.

— Не легко, знаешь ли, управлять огромной провинцией. Люди пытаются обмануть меня, обойти закон и извлечь выгоду любым способом. Но я знаю, как обращаться с собаками. Необходимо вселить в них страх Божий. Только сегодня я поймал одного сборщика налогов, пытавшегося утаить от меня кое-что. Ты ведь знаешь, они должны отдавать часть товаров в виде натурального налога…

У него была привычка подолгу растолковывать простые вещи, будто она была не очень способным ребенком, хоть многое она понимала, пожалуй, лучше его. Но она только кивала, благодаря за науку.

— Этот парень, — продолжал он, — скрыл от меня целую деревню — кажется, его семья живет в ней и вроде бы у них случился неурожай. Он вообразил, что из-за этого они могут не платить налог. А я недолго размышляю, когда дело касается денег. Взял список поселений и вычислил его. Видела бы ты его лицо!

Он наконец перестал потешаться над незадачливым чиновником.

— Что ты сделаешь с ним? — спросила Феодора.

— Естественно, он умрет. Завтра увидишь, как ему отрубят голову, если дашь себе труд спуститься вниз к окружной тюрьме. Ну а деревня исчезнет с лица земли, если не будет уплачен налог в двойном размере. Это научит их прямоте и добросовестности!

Такая неоправданная жестокость была ей противна. Но она могла лишь проговорить:

— Конечно, любой будет выглядеть глупцом, если станет пытаться сравниться умом со светлейшим.

Такая грубая лесть — Экебол не чувствовал фальши — наполняла его самодовольством.

А иногда, хотя и редко, он вообще не желал говорить, а только валяться в постели и получать наслаждение, не считаясь с ее желаниями и чувствами. То, что она, возможно, презирает его, подчиняясь против своей воли, не приходило ему в голову, либо не имело для него значения.

Эти нечастые всплески его мужской природы обычно происходили, когда он был пьян и, следовательно, вел себя особенно оскорбительно. В такие минуты ой получал особое удовольствие, грубо насмехаясь над ней и при этом требуя со странной настойчивостью, чтобы она восхваляла его мужественность, словно не будучи сам в ней уверен.

— Где бы ты была, похотливая крошка, — бывало, начинал он тотчас после ее объятий, — если бы я не подобрал тебя прямо на улице Женщин?

— Я бы сгинула в безвестности, — обычно отвечала она, что доставляло ему неизъяснимое удовольствие.

— А ты ведь и сейчас потаскушка — ты знаешь это? Маленькая сучка с хорошеньким личиком, но в конце концов все равно сучка. Тебе крупно повезло, что я люблю сучек.

— Я осчастливлена, светлейший.

— А что, если ты мне надоешь? — Его лицо злорадно искажалось, черные глаза съезжались к длинному горбатому носу.

— Я не знаю, что тогда случилось бы со мной, — говорила она тихо.

— Ну, тогда поцелуй меня, — он с минуту слюнявил ее губы. — Я люблю сучек, как я уже сказал. Особенно если они любят меня. Ты ведь любишь меня, не так ли?

— Да, светлейший, — соглашалась она, хотя ей хотелось закричать.

— Как сильно?

— Больше всего на свете.

Это было отвратительно, но что она могла поделать?

— Но почему?

— Потому, что ты — великий человек и мудрый правитель.

— Будь честной со мной. Наверняка потому, что я хороший любовник, разве не так?

— М-м… да… — она колебалась.

— Ну скажи, ведь я замечательный любовник?

Феодора кивала, опуская глаза.

— Никто не усомнится в этом.

— Лучший из тех, что были у тебя?

— Непревзойденный. Намного лучше других.

Еще одна ложь, но он проглатывал ее, испытывая странное удовлетворение.

Но его грубая натура не могла обойтись без грязи.

— Это все, что вам, женщинам, требуется, не так ли? — толстые губы складывались в скверную ухмылку. — Вы живете плотью. Вам и дела нет до того, что у человека выше пояса. Но мне это нравится. Я обожаю бабенок, у которых в голове ничего, кроме постели.

Последнее звучало и дико, и хвастливо, хотя хвастать было особенно нечем. В то же время это была насмешка над всеми женщинами.

Ей стали отвратительны его визиты. Иногда, когда она думала о нем, у нее пробегал по коже холодок страха. Что она станет делать, когда наместник действительно отвернется от нее?

С болезненной силой она поняла, что одна вещь,