Феодора - Пол Уэллмен

это был знаменитый город! — воскликнула она, когда они стояли рядом с Экеболом на горе, увенчанной остатками акрополя. Свита, чиновники, сверкающая латами стража, слуги и рабы с паланкинами ожидали их поодаль.

— Видимо, так, — согласился Экебол равнодушно.

С огромным интересом смотрела она вокруг. Вдалеке неясно вырисовывались горы африканской пустыни — граница цивилизации. Прямо перед ними скалистый склон круто спускался к равнине, а несколькими милями далее виднелось океанское побережье, где располагалась Аполлония, ныне столица провинции, а когда-то морской порт Кирены, как Пирей для Афин или Остия для Рима.

Склоны холмов были усеяны развалинами: храмы без крыш, рухнувшие колонны, дворцы и общественные здания, словно пережившие землетрясение, акведуки и даже гробницы были разрушены и разграблены.

Среди нагромождений руин встречались небольшие дома и хижины более поздней постройки, в которых обитали какие-то люди. Однако они только усиливали впечатление грандиозности бедствия, постигшего этот край.

— Что могло вызвать такое опустошение? — спросила девушка.

— Откуда мне знать, — ответил Экебол.

— Но разве это тебе не интересно? Хотя бы как правителю этой провинции?..

Всякий намек на критику раздражал Экебола.

— У меня есть дела поважнее, — резко оборвал он Феодору. — Я не могу беспокоиться о том, что случилось много веков назад!

Гравий заскрипел под подошвами его сандалий, когда он повернулся и направился к свите, приказав подготовить паланкины для продолжения путешествия. Феодора уже привыкла к его отталкивающему высокомерию, но тупое отсутствие любознательности в этом человеке никогда не переставало удивлять ее.

Молча она последовала за ним к носилкам. На следующий день, когда они вернулись во дворец в Аполлонии, она послала за человеком, который мог бы просветить ее и который был интересен сам по себе.

Линней явился и встал перед ней, сидящей на террасе в окружении нескольких женщин.

— Мне нужно не твое искусство, лекарь, а кое-что иное.

— Твой раб, лучезарная, по крайней мере сделает все, что в его скромных силах, чтобы ответить на вопрос, который ты соблаговолишь задать.

Как всегда, в его поведении сквозила собачья покорность.

— С чем связано разрушение Кирены? — спросила она.

Он помолчал, удивленный вопросом, а затем проговорил:

— Это страшное и скорбное событие, лучезарная, случилось много столетий назад, так много, что ничтожный раб знает об этом не многое. Мне известно, что это был мятеж еврейских поселенцев в Киренаике, где находилась большая колония этих людей. Все это произошло во времена правления императора Траяна[42].

Он умолк. На секунду его темные глаза поднялись к ней, затем опустились снова, и он продолжал:

— Но если лучезарная хочет узнать об этом все, то может прочитать пергаментные свитки, хранящиеся в библиотеке дворца. Они поведают об этих событиях гораздо лучше, чем я, раб, которому не позволено вторгаться в твое благородное общество иначе как для исполнения его прямых обязанностей.

Услышав почти умоляющие интонации в его последних словах, она позволила Линнею уйти.

Любопытство проснулось в Феодоре. Когда она еще куртизанкой оказывалась в обществе умных и опытных людей, она не упускала возможности поучиться у них в промежутках между занятиями любовью. Это было одной из ее привлекательных черт, поскольку мужчины любят женщин, задающих неглупые вопросы, касающиеся их интересов и достижений, к тому же и выслушивающих их ответы с неподдельным интересом. Эта тонкая форма лести приносит, к тому же, пользу слушателю.

Она послала в библиотеку за упомянутыми манускриптами и с радостью обнаружила, что большинство из них написано на греческом и латинском языках, на которых она могла читать, а не на коптском или персидском.

Ее глазам предстал ужасающий отчет Диона Кассия[43], римского историка, описавшего восстание киренайцев в 115–116 годах по Рождеству Христову. Мерным слогом историк повествовал, как еврейские поселенцы, ожесточившиеся от унижений, перенесенных при завоевании Палестины и разрушении Иерусалима римлянами, попытались основать новое государство на севере Африки, уничтожив всех, кто там обитал, не будучи иудеем. План был тщательно и умело разработан и со зверской жестокостью осуществлен. Он практически увенчался успехом, поскольку иудеи удерживали в своих руках провинцию в течение двух лет. Временами резня принимала ужасающие формы. Феодора читала: «Иудеи области Кирена выбрали себе в предводители некоего Андрея и истребили всех римлян и греков. Они варили их в масле живьем, делали пояса из их кишок, носили их кожу вместо верхней одежды. Многих они распиливали надвое сверху донизу. Других же бросали диким зверям на съедение или заставляли сражаться друг с другом, как гладиаторов. Таким образом, двести двадцать тысяч жителей Киренаики погибли».

Но вскоре из Рима явилось возмездие. Траян, который был поглощен войнами с персами, послал в Африку одного из своих полководцев, Луция, вместе с войском. Несмотря на отчаянное сопротивление иудейских воинов, легионеры разгромили их и окружили в двух цитаделях — Арсиное и Кирене. Особенно яростным было сражение в Кирене, но римская дисциплина и осадные машины взяли в конце концов верх. Кирена была взята. В результате мятежа и последующей осады, как стало ясно Феодоре, город и был разрушен.

Римская месть была столь же ужасна, как и предшествующая резня. На протяжении десяти миль от Кирены до Аполлонии вдоль дороги стояли кресты, на которых были распяты еврейские повстанцы. Тысячи других были зарублены на месте или погибли от опустошительных пожаров. Оставалось невыясненным, относилась ли цифра, упомянутая историком — двести двадцать тысяч погибших, — только к жертвам резни, устроенной иудеями, или включала также тех, которые были зверски убиты при взятии города. В любом случае еврейская колония прекратила свое существование. Уцелевшие женщины и дети были безжалостно проданы в рабство.

Ужас событий, даже в сухом изложении старого римлянина, произвел на Феодору неизгладимое впечатление. Ей навсегда запомнились картины мятежа и безумия, которое охватывает восставшую толпу и превосходит по жестокости и разрушительности даже войны.

Шли месяцы, и она видела Экебола все реже. Вначале она испытывала облегчение, но когда он на протяжении целых недель не заходил и не обращался к ней, она поневоле спрашивала себя — почему?

Невольно напрашивалась мысль — появилась соперница.

Это огорчало ее, хотя Экебол и был неприятен. А что, если он решил вышвырнуть ее из дворца и завести новую фаворитку?

Самолюбие Феодоры было уязвлено. Напрягая воображение, она попыталась представить себе предполагаемую соперницу.

Неизбежные вопросы возникали у нее в голове. Молода ли та, другая? Хороша ли собой или наделена какой-то необычной грацией? Что она знает такое, чего не знает Феодора? И главное — где Экебол ее держит? Наверняка не во дворце, иначе Феодора знала бы об этом. Вероятно, это жена какого-то важного лица в провинции, купца