Нисхождение - Патриция Хайсмит

Сейчас Адамс исследовал кровать.

— Будем здоровы! — произнес Ингхэм, протягивая Адамсу его стакан.

— Будем! — кивнул Адамс. — А где же ваш друг?

Ингхэм сказал, что его комнаты находятся под комнатами Иенсена.

— Он спустится к нам через пару минут. Наверно, работает. Садитесь. Можно на кровать, если хотите.

— Здесь есть ванная комната?

— Есть кое-какое приспособление. Во дворе. Туалет. — Ингхэм надеялся, что Адамс не станет его осматривать. Еще пару минут назад ему было плевать на это, подумал он.

Адамс уселся.

— И вы можете здесь работать? — с сомнением в голосе спросил он.

— Да, а почему пет? Не хуже, чем в бунгало.

— Вы должны следить за тем, чтобы у вас было достаточно еды. И свежей еды. Что ж, — он поднял свой стакан, — надеюсь, вам здесь понравится.

— Спасибо, Фрэнсис.

Адамс посмотрел на оранжевый хаос Иенсена. Это была единственная картина из трех, на которой стояла его подпись. Адамс улыбнулся и покачал головой:

— Только от одного взгляда на эту картину мне становится жарко. Что это такое?

— Я не знаю. Вам надо спросить у Иенсена.

Иенсен спустился к ним. Ингхэм налил ему скотч.

— Вам что-то удалось узнать о собаке? — участливо поинтересовался Адамс.

— Нет.

Их разговор протекал довольно скучно, но вполне дружелюбно.

Адамс поинтересовался, на какой срок Ингхэм снял эти комнаты и какую сумму заплатил за них. Для второго круга выпивки льда уже не осталось. Иенсен расправился со своим вторым стаканом довольно быстро и, извинившись и сославшись на то, что должен работать, оставил их вдвоем.

— У вас есть какие-то новости от вашей девушки? — поинтересовался Адамс.

— Нет. Она, видимо, ждет моего письма. Может, сегодня.

Адамс взглянул на свои часы, и Ингхэм вдруг вспомнил, что сегодня среда и Адамсу надо домой, чтобы вести свою вечернюю радиопередачу. Ингхэм испытал некоторое облегчение: ему совсем не хотелось ужинать вместе с Адамсом.

— Вчера я ездил в Тунис, — сообщил Адамс. — Там мне попалось грязное слово, написанное на одной из портняжных мастерских — по всей видимости, еврейской.

— О?

Адамс кашлянул.

— Я не знаю, что значит это слово. Но я спросил у одного араба. Тот рассмеялся. Это одно из тех слов, которые не переводятся!

— Я уверен, у евреев сейчас тяжелые времена, — небрежно заметил Ингхэм. — Фотография «Восставшая Арабия» в одном из воскресных номеров «Обсервер» могла вдохновить на геройство любого: открытое море, орущие рты, грозящие кулаки, готовые сокрушить все и вся.

Адамс поднялся:

— Мне пора возвращаться к себе. Вы помните — сегодня среда. — Он направился к двери. — Говард, мой мальчик. Я не знаю, как долго вы собираетесь торчать в этой дыре.

«Он стоит достаточно близко от открытой двери, чтобы увидеть туалет, — подумал Ингхэм. Иенсен только что воспользовался туалетом, а он, выходя, никогда не закрывал за собой дверь.

— Я не считаю, что здесь уж так плохо… при такой погоде. Но вряд ли вам будет здесь удобно. Я посмотрю, как вы запоете, когда вам захочется холодного лимонада… или просто как следует выспаться ночью! Вы, кажется, решили наказать себя этим… «хождением в туземцы». Вы ведете жизнь человека с душевным надломом, но ведь вы не такой.

Совсем не такой.

— Мне иногда нравятся перемены.

— У вас что-то на уме, что не дает вам покоя.

Ингхэм промолчал. Возможно, его слегка волновала Ина. Но никак не Абдулла, если Адамс намекал на это.

— Это вовсе не тот способ для цивилизованного человека, при помощи которого цивилизованный писатель накладывает на себя епитимью, — покачал головой Адамс.

— Епитимью? — засмеялся Ингхэм. — Епитимью за что?

— Вы сами это знаете, — более резко произнес Адамс, хотя и продолжал улыбаться. — Я думаю, вы довольно скоро обнаружите, что все эти упрощения — бесполезная трата времени.

«Да кто ты такой, чтобы говорить о бесполезной трате времени, — подумал Ингхэм, — ты, часами разгуливающий с рыбьей острогой и ни разу ничего не поймавший».

— Вряд ли, если я буду работать… а я работаю. — Ингхэму стало противно из-за того, что он оправдывается перед Адамсом. С какой стати?

— Это не для вас. Вы сражаетесь против мельниц.

Ингхэм пожал плечами. Разве вся эта страна не сражается против мельниц и разве это не чужая страна? И почему все, что он делает, должно крутиться вместе с мельницей?

— Я вас провожу до дороги. Тут легко заблудиться, — как можно вежливее сказал он.

На следующей неделе мысли Ингхэма приняли совсем иное, более благородное направление в отношении его романа. Он был уверен, что в этом повинна смена обстановки на менее комфортную, — особое неудобство доставляло отсутствие места, куда можно было бы вешать одежду. Деннисом, обладая довольно изощренным умом, никак не предчувствовал надвигающегося краха, когда все его махинации раскрылись. Но люди, которым он некогда оказывал финансовую поддержку и которые стали теперь по большей части уважаемыми и достойными гражданами, пришли к нему на помощь и вернули все те деньги, которыми он их ссудил. А поскольку Денни-сон сам инвестировал краденые деньги в течение двадцати лет, то его ассигнования значительно выросли. И теперь разъяренные хозяева банка, недосчитавшиеся не менее трех четвертей миллиона долларов за эти двадцать лет, смогли получить обратно семьсот пятьдесят тысяч. Что же тогда оставалось на долю правосудия? Да и название «Содрогание от подлога» теперь не годилось. Может, оно и сошло бы, но, поскольку Деннисон никогда не испытывал содрогания ни по какому поводу, Ингхэм счел его неподходящим. Он решил оставить поступки Деннисона на суд читателю. Учитывая все благодеяния, которые совершались им — воссоединение семей, развертывание бизнеса, оплата учебы в колледжах, не говоря о бесчисленных пожертвоваииях в пользу бедных, — кто бы мог назвать Деннисона мошенником?

Однако Ингхэму было жаль расставаться с названием.

Между абзацами он часто вскакивал и принимался ходить из угла в угол по комнате в своем голубом махровом халате, который он мочил в холодной воде и натягивал на себя поверх трусов. Так было прохладнее всего. Так он чувствовал себя в окружении арабов-соседей не так по-дурацки, как в шортах и рубашке с коротким рукавом. Никто из арабов-мужчин не носил шорты, а уж кому, как не им, знать, в чем здесь не так жарко, решил Ингхэм. Иенсен подшучивал над ним: «Уж не собираешься ли ты обзавестись шароварами?»

Обычно Иенсен обедал с ним вместе или же Ингхэм поднимался к нему наверх. Это не имело значения, поскольку оба пользовались одной и той же посудой и общими продуктами, так что стол у одного ничем не отличался от стола другого. Просто один из них откладывал в сторону свою работу. Ингхэм любил обедать с кем-нибудь за компанию, этой маленькой радостью можно было тешить себя в течение дня во время работы, а с Иенсеном все выходило очень просто, как в отношении стряпни, так и беседы. Хотя бывали вечера, когда Иенсен едва ронял пару слов.