Неприкаянная. Жизнь Мэрилин Монро - Адам Бревер

Кто-то берет ее за руку. Она оборачивается и видит, что это женщина в инвалидном кресле, собрав все силы, тянет ее к себе. Губы пытаются складываться в какие-то формы. Хриплый голос едва слышен из-за рева зрителей.

– Я только хотела сказать… с днем рожденья, – выговаривает она.

По дороге домой Мэрилин сидит спиной к Джо, уставившись в окно и потирая переносицу. Сырой, холодный ветер «Чавез рэвин» пробрал ее насквозь. На игру они не остались, поэтому Джо по большей части отмалчивается. Она сказала, что ему лучше посмотреть матч, но он, руководствуясь чувством долга, решил сопроводить ее домой. Ему и в голову не пришло, что она совершенно искренне хотела, чтобы он остался. Иногда она не знает, какой вариант хуже: пригласить Джо в свою жизнь или прогнать.

Ближе к центру, на Пасадена-фриуэй, движение замедляется. Городские огни раздражают, вызывая приступ тошноты. Она закрывает глаза и просит шофера включить радио, чтобы не слушать собственные мысли – от них только голова пухнет. Джо растирает ей шею. Рука у него слишком большая. Неуклюжая. В ней нет нежности. Она жмется к дверце, дергает плечом, отводя его руку. Не хочет, чтобы ее трогали.

На следующее утро дышать почти невозможно. Градусник показывает 38. Лицо горит и распухло – синусит. О том, чтобы ехать в студию, не может быть и речи. Больно пошевелиться. Она смотрит на телефон. Не хочется даже набирать номер. Много лет назад, работая в «Radioplan», она всегда боялась сказаться больной, боялась потерять в зарплате. Бывали дни, когда из-за плохого самочувствия темнело в глазах и голова ничего не соображала, но все равно приходилось стоять у сборочной линии, собирать модели. Отмерять бальзу. Отрезать. Склеивать и собирать. Повторяя на протяжении всей смены «никогда больше». То же самое она повторяла про себя позже, когда ехала из старого аэропорта Метрополитан через поля в районе Ван-Найс. «Никогда больше».

Затаив дыхание, Мэрилин набирает номер Генри Уэйнстайна. (От одной лишь мысли объясниться с Кьюкором ей делается еще хуже.) Едва услышав ее голос, Уэйнстайн настораживается в ожидании неприятных новостей. Она начинает с извинения, потом рассказывает о благотворительном мероприятии и синусите, с которым ничего не может поделать. В общем, сниматься она сегодня не может. Лихорадка отправила ее в нокаут. Все плохо. Так плохо, что она уже думает сказать служанке, чтобы та позвонила доктору Гринсону.

Уэйнстайн молчит.

– Генри, ты меня слышал?

– Нет.

– Не можешь?

– Нет. Пожалуйста.

– Мне так жаль, Генри. Я не хочу остановок, ты же знаешь. Но сейчас все по-настоящему. Я этого не хочу.

– Нет. Нет. Нет.

Оба понимают, что это приведет к проблемам для нее и фильма. И что ей остается, как не извиниться еще раз?

Но он и слушать не хочет. Только повторяет:

– Нет. Нет. Нет.

– Мне пора, Генри. Я собираюсь хорошо отдохнуть и подготовиться к съемкам. День или чуть больше. Как скажет доктор. Но, пожалуйста, Генри, не беспокойся. Я вернусь, как только смогу. Просто мне нужно отдохнуть. Понимаешь? Я едва ноги волочу. Еле языком ворочаю. Ты ведь и сам слышишь. Так что мне пора. Иду отдыхать.

Она кладет трубку, выпивает таблетку от головы и откидывается на горку подушек с салфеткой, смоченной в теплой воде и яблочном уксусе. Компресс лежит на щеке, и у нее течет из носа.

Руководители компании собираются на спешно созванное совещание. Окна закрыты. Шторы задернуты. Верхний свет включен, но в комнате сумрачно. Почти темно. Совещание открывает вице-президент «Twentieth Century-Fox», Питер Ливатес, который звонит из Нью-Йорка.

– Мы позволили безумцам управлять сумасшедшим домом. Осторожный смешок; никто толком не знает, как воспринимать это заявление. Но Ливатес не смеется. Для него в этом заявлении ничего смешного нет. На какое-то время он оставляет все, как есть. Пусть подумают.

Никто ничего не говорит. Они уже знают, куда он клонит.

Ливатес продолжает. Говорит, что Мэрилин нужно уволить. Предполагалось, что картина должна покрыть дефицит, нанесенный бюджету компании «Клеопатрой», но никак его не увеличивать. Они не занимаются благотворительностью. Предполагалось, что проблем с картиной не будет. Ремейк. Надо лишь подработать сценарий да добавить несколько «звезд». Но этот сукин сын все провалил! Сколько раз переделывали сценарий? Сколько сценаристов с ним работали? Почему дело вышло из-под контроля, это понятно. Ливатес говорит, что у него все записано. Шуршит бумагой.

– Из тридцати семи съемочных дней, – читает он с листка, – Мэрилин Монро провела на съемочной площадке только одиннадцать.

Производственный процесс постоянно останавливается, едва ли не каждое утро, и буквально на лету, в него приходится вносить те или иные изменения.

– Да что ж такое нынче с актерами? – спрашивает кто-то, и Ливатес признает, что да, с актерами не все ладно, и часть проблемы – агенты, пытающиеся навязать студиям невыполнимые контракты. Это они раздувают у актеров самомнение, это из-за них «звезды» начинают мнить о себе бог знает что. На переговорах со студиями они требуют непомерной зарплаты. И королева этих зазнаек – Мэрилин Монро. Образец для подражания. Тридцать шесть лет. В нашем бизнесе ей бы радоваться, что в таком возрасте получаешь хоть какую-то ведущую роль, но нет, ведет себя так, словно это она заправляет этой гребаной студией. График постоянно меняется в зависимости от ее настроения и настоящих или мнимых недомоганий. Такое поведение – угроза всей системе. Впечатление такое, что над ней никакого начальства нет. Она должна уйти. Это пойдет на пользу не только нашей картине, но и оздоровит всю киноиндустрию.

Последний аргумент защиты выдвигает Генри Уэйнстайн.

– А как же ее заслуги перед студией? – спрашивает он. – Разве она не достойна особого отношения? Это ведь наша история. Настоящая история.

Ливатес вздыхает в трубку:

– Деньги из мира прошлого мало что значат в мире будущего.

Уэйнстайн идет к окну. Отодвигает штору. На фоне светлого прямоугольника он кажется марионеткой из театра теней. И в этот момент становится еще яснее, что в Голливуде нет прошлого. Есть лишь немножко ностальгии, ровно столько, чтобы фундамент не рассыпался. Этот бизнес полностью нацелен на будущее.

Нет, не так.

Это бизнес, который закрывает глаза и надеется на будущее.

На следующий день колумнистка отдела светской хроники «Los Angeles Times» Хедда Хоппер первой сообщает об увольнении Мэрилин в своей колонке «Голливуд от Хедды Хоппер», приводя слова источника, которого называет «одним из самых информированных людей в киноиндустрии». Он сказал следующее: «Полагаю, это конец ее карьеры… Она не контролирует себя». Считается, что этим информированным человеком был Джордж Кьюкор.