Хрустальный шар судьбы - Марина Серова

Я убрала фотографию в сумку и записала телефон детского дома. Затем пролистала архивные документы, любезно предоставленные мне Людмилой Константиновной. В сущности, уже можно было покинуть стены детского дома и возвращаться домой. Однако, услышав об этом, тетя Катя озаботилась тем, чтобы меня накормить, как я ни отказывалась. Пришлось мне пройти с ней в столовую и съесть нежную омлетную трубочку, запив ее чаем.

Высказав ей свою искреннюю благодарность и попрощавшись с сотрудницами детского дома, я вышла на крыльцо и направилась к своей машине. Если отправиться прямо сейчас, то после обеда я буду дома. Там и обдумаю все как следует, а затем уже и решу, что делать дальше. Не исключено, что придется мне объединяться с Мельниковым.

Открывая дверцу своего «Ситроена», я вдруг резко выпрямилась. Потом я достала из сумки сотовый телефон и, быстро нажав на нужные кнопки и услышав ответное: «Алло», громко проговорила:

– Галя? У меня к тебе важное дело, буду у тебя через три часа!

* * *

Жара стояла неимоверная, и Евсения с облегчением стянула с головы дурацкий платок. Порою ей казалось, что из-за него ее когда-нибудь хватит тепловой удар. Но Чирикли настаивала на ношении платка, назидательно повторяя, что это честь для Евсении – носить национальный цыганский аксессуар. Зачем ей это было нужно – непонятно, ведь она никогда не считала Евсению цыганкой, наоборот, всячески подчеркивала ее чужеродное происхождение и презрительно называла девушку «гадже», что означает «нецыган». Сама «эже» Чирики платок не носила, нелогично отговариваясь тем, что это – атрибут цыганки замужней. Евсения вскоре перестала с ней спорить и повязывала платок всякий раз, как входила в электричку, дабы не нарываться на скандал. Он неминуемо разразился бы, если бы Чирикли увидела ее без головного убора.

День клонился к вечеру, и она сочла свою работу законченной. Вздохнула молча, пошла к привокзальной площади, чтобы встретиться там с Чирикли и отправиться наконец домой.

Мучительно хотелось пить. И есть. И непонятно, чего больше. Сегодня завтракали наскоро, пшенной кашей на воде, сваренной неумелыми руками Чирикли. Каша пригорела, была невкусной и несладкой. Мирела ночью почувствовала себя неладно, и Баваль не велел ей вставать с постели, предполагая, что могут начаться роды. Ратори призвали помогать на этот случай, а вдобавок пригласили дальнюю родственницу, Тамилу, проживавшую на соседней улице. Евсению и Чирикли спешно выпроводили из дома, так как они были еще молодыми и неопытными, и толку от них в предстоящих процедурах не предвиделось никакого.

Ратори, провожая девчонок, тесно прижалась к Евсении своим полным телом, обдав ее теплом, сунула ей что-то за пазуху пухлой ладонью, шепнула на ухо: «Сама съешь!» и легонько подтолкнула к двери. Евсения тихонько нащупала какой-то твердый предмет. Карманов у нее не было, и она, попросив Чирикли подождать, прошла к деревянному туалету, во двор. Закрывшись там, она вытащила из-за пазухи сверток, развернула… На чистом тряпичном лоскуте лежал кусок вчерашнего пирога с капустой. Евсения с благодарностью улыбнулась. Правда, непонятно было, куда девать этот кусок: карманов у нее не было, только коробка для сбора денег, за пазухой его заметят, потому что грудь у нее маленькая, блузочка тоненькая. Жадная Чирикли непременно отберет пирог и съест весь кусок сама, даже не поделившись с девушкой.

Евсения задумалась, мысли хаотично заметались в ее голове. Снаружи послышался недовольный окрик Чирикли. Евсения поспешно повязала платок на голову и сунула под него сверток. Вроде получилось незаметно.

Чирикли придирчиво оглядела ее и хмыкнула:

– Зачем сейчас платок надела?

– Чтобы голову не напекло, – равнодушно произнесла Евсения и двинулась со двора.

В электричке они ехали вместе. Чирикли периодически косилась на ее голову. Пыталась язвить. Евсения отмалчивалась. На вокзале, как обычно, Чирикли отстала от Евсении.

Вечером Чирикли на привокзальной площади не оказалось, она где-то задерживалась. Евсения помнила, как с утра она хвасталась, что собирается сегодня покрутиться возле сберкассы и стырить сумку с полученными деньгами у какой-нибудь зазевавшейся клушки. Евсения молчала, хотя ей было противно, и наивно надеялась в душе, что Чирикли просто хвастается, а претворить в жизнь свой замысел у нее не хватит духу. Но сейчас Евсения опасалась, что Чирикли не просто бахвалилась, что она и впрямь украла деньги, попалась и загремела в милицию, и непонятно, как теперь возвращаться домой ей, Евсении, и что сказать Бавалю…

Евсения отошла в сторонку, в тенек, в закуток между магазинчиками и ларечками. Перед ними располагалась остановка – здесь был узел общественного транспорта. Как всегда, перед зданием вокзала стояла группа таксистов. Машины разных марок и цветов, припаркованных перед площадью. Таксисты иногда с любопытством поглядывали на нее и пересмеивались. У многих, и не только у водителей, в руках были разноцветные банки и бутылки с фантой, квасом, соком и прочими прохладительными напитками. Рядом стояла палатка, где торговали чебуреками и курами-гриль. От палатки исходил умопомрачительный аромат.

У Евсении кружилась голова – от этих запахов, усталости, голода и жары. Она сглотнула слюну. Есть и пить хотелось неимоверно. После прогорклой каши – она с трудом впихнула в себя три ложки – и куска пирога, наспех сжеванного в тамбуре одного из вагонов, во рту у нее за сегодняшний день ничего не было. Хотя бы попить что-нибудь…

– Мама, я хочу курицу! – капризно попросила какая-то девочка.

Мать подошла к палатке, выбрала понравившийся кусок птицы и унесла его с собой, завернутый в промасленную бумагу и два полиэтиленовых пакета. Девочка радостно шагала рядом. Чебуреки покупали не так охотно, поскольку в жару людям не хотелось ничего горячего и жирного. Евсения же с удовольствием съела бы сейчас этот сочившийся прозрачным соком, хорошо прожаренный со всех сторон чебурек. Тесто у него должно быть нежным и хрустящим одновременно, а мясной фарш внутри – сочным, вкусно отдающим пахучим черным перцем…

Она не знала, откуда ей знаком вкус чебуреков – ни бабка Антоновна, ни цыгане никогда их не готовили и не покупали. Но она точно знала, что когда-то… Она смотрела на золотистые полукружья пухлого теста с начинкой, как зачарованная. Как хотелось ей сейчас наплевать на все, купить этот чебурек, впиться, вгрызться в него зубами и съесть – весь, а потом запить большим стаканом кваса… Тогда и силы сразу появились бы, и домой возвращаться было бы куда веселее. Но нельзя: стакан кваса стоит пятнадцать рублей, а чебурек – целых двадцать пять… и если ее увидит Чирикли – беды не миновать.

Во рту у нее все пересохло, Евсении казалось, что она уже на грани теплового удара. Она осторожно раскрыла коробку с собранными за день деньгами, пересчитала… Сумма показалась ей очень значительной. Может быть, если не покупать чебурек, а ограничиться стаканом кваса, никто и не заметит? Один стакан, всего лишь один…

Продавщица, ногой качая педаль и набирая квас для покупателей, одним глазом поглядывала на топтавшуюся неподалеку Евсению. И та наконец решилась: шагнула вперед и, протянув женщине пятнадцать рублей, сказала, волнуясь: