Легкие шаги безумия - Полина Дашкова

На Лене была светлая юбка в складку, чуть выше колен, наОльге – открытое платье, глубокое декольте довольно щедро открывало еероскошную грудь.

Лена и Ольга возмущенно переглянулись, и тут в разговорвступил Митя:

– Слушай, комсомольский Пьер Карден, тебе не кажется, этоэто их дело, как одеваться? Они одеты вполне прилично, к тому же не всем ведь втакое пекло ходить в строгих костюмах!

– До чего же вы, москвичи, обидчивые! – пожал плечамиВолодя. – Я только советую, не мне, а вам в ИТУ сегодня выступать.

– Где? – переспросили все трое хором.

– ИТУ – исправительно-трудовое учреждение, колония значит.Перед зеками лучше не выпендриваться и свои красивые ноги-груди не обнажать.Построже оденьтесь как-нибудь девчата, очень вас прошу.

– Интересно, – возмутилась Ольга, – кто же это придумал, кзекам нас послать?

– Начальник колонии просил. В прошлом году группа из журнала«Юность» приезжала, выступали перед ними. И артисты, и лекторы, все выступают.Зеки, они ведь тоже люди.

– Ладно, комсомолец, уговорил, – махнула рукой Лена, –выйдите с Митькой на минутку, мы переоденемся.

Выступать перед зеками Ольга и Лена отправились в длинныхюбках и строгих блузках с длинными рукавами. Попав на территорию ИТУ, онипоняли, что комсомолец был прав. То, что в летней Москве выглядело совершеннонормально и прилично, здесь, в Тюмени, да еще в колонии, смотрится совсеминаче.

Лену поразил какой-то особый, тяжелый тюремный запах. Стояна сцене перед микрофоном, она растерянно оглядывала зал. Все в нем казались наодно лицо, бритоголовые, в синих бушлатах. Лена подумала, что, наверное, лучшеначать выступление не с рассказа о журнале, не с разговора, а с какой-нибудьМитиной песенки.

– Здравствуйте, – улыбнулась она залу, – – я не сомневаюсь,что вы все знаете и любите наш журнал. В редакцию приходит много писем, вызадаете вопросы, присылаете свои стихи и рассказы. Сегодня у нас естьвозможность пообщаться не через почту, а лицом к лицу… Сейчас перед вамивыступит известный московский бард, автор и исполнитель песен Дмитрий Синицын.

Зал оказался благодарным и отзывчивым. Митины песни, Ольгиныстихи и Ленины рассказы о журнале, о работе его отделов, о всяких смешныхэпистолярных казусах вызывали бурную реакцию, крики, аплодисменты. Их долго неотпускали со сцены, выкрикивали вопросы, писали записки.

"Можно мне выйти на сцену и прочитать стихисобственного сочинения?

Не праведно осужденный. Слепой".

Прочитав эту записку, Лена взяла микрофон.

– Некто, назвавшийся Слепым, хочет прочитать свои стихи сосцены, – сообщила она залу. Зал загудел и захихикал.

– Эй, Слепак, хорош бздеть, в натуре!

– С понтом деловой! – раздались голоса.

– Неужели вам неинтересно послушать стихи вашего товарища? –спросила в микрофон Ольга. – Если так хочется человеку, пусть почитает. Нам,например, очень интересно.

Зал разразился гоготом.

– Нехай спляшет, каз-зел! – смачно сплюнув, проговорилмогучий золотозубый зек, который сидел в первом ряду, развалившись на двухстульях. Справа и слева от него сидели два амбала помоложе и скалили незолотые, а стальные зубы.

Лена заметила, что у главного, того, который сидит на двухстульях, поблескивает на груди, под расстегнутыми пуговицами бушлата, большойзолотой крест на толстой золотой цепи. У двух амбалов кресты и цепи былисеребряными.

В зале повисла тишина. Стало ясно, что этот, с золотымкрестом, здесь главный.

– А че, выходи, покрути попкой, Марусенька, – раздался втишине чей-то хрипловатый фальцет.

В задних рядах началась какая-то странная возня, стоявшийнеподалеку офицер охраны сделал было шаг в ту сторону, но потом раздумалвмешиваться, махнул рукой и отвернулся, сплюнув сквозь зубы в точности как зек.

Через минуту на сцену выволокли худющего, сутулого парнишкулет двадцати. Лицо его было покрыто рубцами, оставшимися от обильныхподростковых фурункулов. Лена вдруг поняла, почему его прозвали Слепым. Глаза унего были очень маленькие, глубоко посаженные. Их почти не было видно поднависшими, голыми, лишенными бровей надбровными дугами. Когда он оказался насцене, стало заметно, что глаза его к тому же какого-то странного, оченьсветлого цвета, а зрачки сужены до точек. Белые глаза… Слепой.

– Здравствуйте, – улыбнулась ему Лена как можно приветливей,– для начала давайте познакомимся. Как вас зовут?

Маленькая, поросшая светлой щетиной головка опустиласьсовсем низко.

– Василий Слепак, – еле слышно пробормотал он себе под нос.

– Очень приятно, – громко сказала Лена в микрофон, – сейчасперед нами выступит начинающий поэт Василий Слепак. Попросим.

Оказывается, прозвище просто от фамилии, а не из-за странныхглаз.

Она сунула микрофон в его дрожащие руки и тихонько захлопалав ладоши. Вслед за ней стали аплодировать Оля и Митя.

Зал молчал. Лена всей кожей чувствовала напряженность этогомолчания. Тишина была недоброй, взрывоопасной. Василий Слепак сжимал микрофон впотной ладошке. И вдруг в тишине раздался его странно-низкий для такой хрупкойкомплекции голос:

Я знаю, ты меня не любишь, Не встретишь и не приголубишь, Тывышла замуж за другого, За нехорошего, блатного…

Зал взорвался гоготом. Но низкий голос в микрофонеперекрикивал гогот, читал одно стихотворение за другим.

Так не глумитесь надо мной Своею правдой нестерпимой,Жестокой я плачу ценой За право называть любимой…

Василий Слепак быстро подошел к Лене, отдал ей микрофон и,спрыгнув со сцены, побежал через свистящий, гогочущий зал. Кто-то подставил емуподножку, он упал, растянулся…

– Василий! – проговорила Лена в микрофон. – У вас чудесные,талантливые стихи! Я постараюсь, чтобы они были опубликованы в нашем журнале.

– С ума сошла? – услышала она сзади Ольгин шепот. – Зачем тыему обещаешь? Ведь обычная графомания!

– Василий! – продолжала Лена, глядя, как поднимается сзаплеванного пола в проходе между рядами тощая сутулая фигурка. – Вы пишите,присылайте стихи в редакцию, в отдел литературы! Вы только не бросайте, пишитестихи. Вы талантливый человек.

Гогот и свист утихли, зал загудел, удивленно и грозно.

– Лучше я тебе напишу, – ощерил золотые зубы громила впервом ряду. – Давай с тобой подружимся, переписываться будем. Адресок-тодомашний дашь мне?