Истоки первой мировой войны - Джеймс Джолл

отставку. В марте 1912 г. Бетман подал в отставку, потому что кайзер в одном из своих приступов паники телеграфировал послу в Лондоне, что если Британия собирается укреплять свой флот в Северном море путем вывода кораблей из Средиземного моря, это немедленно приведет к мобилизации в Германии. Ко времени подачи в отставку канцлер успокоился и постарался подвести итог своей деятельности:

«Не только наши отношения с Британией значительно испортятся, но также французский шовинизм, который уже опасен, возрастет до состояния невообразимого. Франция станет такой возбужденной и властной, что мы вынуждены будем напасть на нее. В этой войне Франция обязательно получит поддержку России, а также, без сомнения, и Британии… Я не могу взять на себя ответственность работать в такой ситуации. Если нам будет навязана война, мы будем воевать, и с Божьей помощью не потерпим поражения. Но для нас провоцировать войну, когда не задета наша честь или жизненные интересы, значит совершать грех против Германии, даже если мы можем надеяться на победу»[204].

Это была позиция, которая отличалась от позиции его националистических критиков только средствами достижения цели, но не самой целью.

Трудность такой «политики диагонали» хорошо показал «случай в Заберни», когда большинство рейхстага, включая национал-либералов и католическую центристскую партию, левое крыло и социал-демократов, осудило руководство армии и критиковало канцлера и его ведение дел.

Бетман не был человеком, который идет против армии и предрассудков кайзера. Он в большей степени разделял их презрение к профессиональным политикам в рейхстаге. Он писал об обсуждении дела За-берна: «Это был сумасшедший дом». «Под вспышками гнева эти люди надеялись скрыть свою политическую наивность. Тщеславный Вассерман (от национальных либералов) рука об руку с Шейдеманом (СПГ) и Эрцберге (Центр), лишенные всякого достоинства… Я стоял тогда под огненным дождем. Это даже не так уж плохо. Внезапное изменение внутри было намного сильнее, чем внешний огонь»[205]. «Лучше пусть пошатнется моя репутация, чем позволить клеветать на армию», — сказал он по делу Заберна[206], а в отношении флота его мнение было еще более определенным: «Действительно великая держава, имеющая выход к морю, не может оставаться сухопутной державой, она должна иметь флот, и очень сильный флот… не только для охраны торговли, но и для общих целей процветания»[207]. Бетман был ограничен в действиях своим происхождением, темпераментом и системой, в которой он существовал[208]. Его пессимистическая замкнутая и чувствительная натура была восприимчива к обвинениям в трусости[209]. Фатализм все более вел его к пониманию, что ничего никогда нельзя поделать.

Но если бы он был не таким фаталистом, он все равно мало что мог бы сделать, будучи окруженным сильными сверхнационалистически настроенными консерваторами. Его «политику диагонали» постоянно перекашивало вправо, и он был не в силах противостоять.

Между выборами 1912 г. и началом войны велась усиленная националистическая пропаганда, призывавшая готовиться к войне в надежде на то, что она поможет покончить с социал-демократией. Журналисты правого крыла не только готовили к войне тевтонцев против славян, они еще делали замечания, такие как «новая и свободная война мгновенно выкосит 110 социал-демократов», «война — это единственное лекарство от существующей болезни»[210]. Бетман не разделял этих взглядов. Он сказал, что консерваторы «ожидают войну для изменения внутренней политики в консервативном направлении». Сам же он полагал, «что мировая война с ее непредсказуемыми последствиями значительно усилит социал-демократию, поскольку она призывает к миру, и опрокинет многие троны»[211]. В ноябре 1913 г. Бетман сказал: «В грядущей войне, которая будет развязана без непреодолимых причин, на карту будет поставлена не только корона, но также будущее Германии. Конечно, наша политика должна вестись смело, но размахивать мечом при каждом дипломатическом осложнении, когда нет угрозы чести, безопасности и будущему Германии, — не только безрассудно, но и преступно»[212].

Бетман был убежден, что Германии придется воевать с Россией и, возможно, Британия останется нейтральной. Он ошибся во второй части своего политического прогноза, но очень был точен в первой. Со времени Маркса и Энгельса и до первой мировой войны социалисты всегда полагали, что война против России, самой реакционной державы в Европе, будет оправданна, как бы они ни критиковали милитаризм своей страны. И хотя некоторые из левого крыла социал-демократов, а именно Роза Люксембург и Карл Либкнехт, в последние годы перед войной развернули энергичную кампанию против милитаризма и войны, руководство партии было более сдержанным, уделяя внимание реформам в системе обороны более, чем нападая на нее. Канцлер поддерживал контакт с некоторыми членами парламента — социалистами правого крыла, и социалисты поддерживали правительство, проголосовав за налогообложение для финансирования увеличения армии в 1913 г. Во время июльского кризиса 1914 г. Бетману удалось убедить армейское руководство не объявлять о своем намерении арестовать лидеров социалистов. Благодаря своим контактам с социал-демократической партией, он знал, что социалисты ничего не предпримут, чтобы противостоять подготовке к войне. То, что было названо «негативной интеграцией»[213] германских социалистов, — произошло при единодушном голосовании парламентских партий за непредвиденные военные кредиты 4 августа 1914 г.

Идея приоритета внешней политики исходит из трудов великого германского историка XIX столетия Леопольда фон Ранке. Он считал, что внешняя политика государства дает ему возможность достигнуть независимости, которая позволит ему развить свой собственный национальный характер и институты, т. е. само его существование и природа зависят от успеха его внешней политики. Его идеи были сложнее, чем полагали более поздние историки, он видел: «Это естественно и очевидно, что политика внешняя и внутренняя переплетаются между собой»[214]. В Германии многие влиятельные деятели к началу двадцатого столетия оживили некоторые идеи Ранке — о взаимодействии великих держав и о равновесии сил, и особенно о важности внешних отношений в определении внутреннего развития, о том, что внутренняя политика должна быть подчинена внешней политике. Подобные идеи высказывал и Бернард фон Бюлов, бывший канцлер, который в 1890 г. писал: «Все должно быть подчинено нашему единству и нашему положению великой европейской державы, и даже наша внутренняя политика должна быть подчинена этому»[215]. Более того, Ранке подчеркивал важность создания равновесия сил, чтобы препятствовать возвышению одной из держав над другими, Как написал в своем очерке в 1916 г. историк и публицист Отто Хинтце:

«Мы намеревались мало-помалу развивать мирное соревнование с Британией, пока в один день старая держава будет вынуждена признать нас как равного участника в мировой политике. Британия до сих пор далека от того, чтобы уступить в своей мощи какой-нибудь континентальной державе, а отказ Германии смириться с единоличным господством Британии на море, явился причиной того, что заставило островное королевство начать войну