Мой южный босс. Кубинский темперамент. - Лирика Альтер

масштабов и выставят виноватым невиновного. Антон чётко обозначает

границы дозволенного, но журналистам плевать. Для них не существует никаких границ...

Не выдерживаю. Злость берёт. Врождённое чувство справедливости толкает, и я

поднимаюсь со стула и громко выпаливаю:

— Прекратите! Хватит!

Все резко на меня оборачиваются. Антон панически распахивает глаза и начинает крутить

головой, давая понять, чтобы не вмешивалась.

Он, в отличие от меня, знает какими коршунами бывают журналисты.

— Как вы смеете упрекать человека во лжи? Как вы смеете совать свой нос в его личную

жизнь? Кто дал вам право?

— А почему вы его защищаете? — мгновенная контратака.

Взглядом ищу того, кто, обнаглев, задал мне этот вопрос, но тут же прилетает второй. И

третий. И четвертый...

— Кто вы?

— Вы работаете у Маркеса?

— Знакомы с его семьёй?

— Подтвердите или опровергните информацию о детстве господина Маркеса.

И коронное:

— Вы его защищаете, потому что он вам заплатил?

— Что? — оскорблённо бросаю в ответ.

Теперь под удар попадаю я.

Не готова была к такому.

Не знала, какими бывают журналисты...

Ох, не знала.

— Мы закончили! — рявкнув, тормозит всех Антон.

Выходит из-за трибуны, идёт ко мне и, обхватив рукой мои плечи, как секьюрити выводит

из зала.

Журналистская бестактность не знает границ, они как с цепи срываются и идут за нами, продолжая бить и добивать жестокими, грязными вопросами.

Идём к парковке. Антон быстро садится в машину, я — рядом, и, вдарив по газам, мы

уезжаем.

Он зол. Он чертовски зол и пугает меня. Молчит. Свирепо дышит, как зверь.

Кусаю в кровь губы, опускаю голову.

Нечестно, несправедливо, обидно.

— Ты не должна была вмешиваться, — говорит после долгой паузы.

— Антон...

— Ника, — перебивает, давая понять, что не договорил. — Это желтушные журналисты, зарыться с головой в грязном белье и провокации — их хлеб. Их никогда ни в чём не

переубедишь. В погоне за эксклюзивом они мать родную продадут. Таким бесполезно

что-то объяснять, бесполезно читать им нотации, помогает только дистанция. Всё.

— Но как они узнали?

— Ника, они — журналисты, лучшие в мире ищейки. Я понимал, что меня ждёт. Я всё

контролировал. Мне уже задавали такие вопросы.

— Что?

Поднимаю на него глаза.

— Да, Ника, я уже стреляный воробей и привык к этому. Если предприниматель не готов к

негативу, не готов к нападкам и жёсткой конкурентной борьбе — он плохой

предприниматель. Я выучил этот урок очень давно.

С ним уже случалось подобное, но я-то видела, как он реагировал.

Как бы не старался убедить, что переболел, что его давно не трогают эти вопросы, это

ложь. Антон по-прежнему болезненно реагирует на тему детства.

Под маской успешного человека до сих пор прячется мальчик, мастерящий скворечники

задающийся одним единственным вопросом — почему?

У него нашлась семья, он обрёл с ними любовь, и каждый раз убеждает себя, что это уже

много, это должно всё нивелировать.

Так и есть.

Но всё равно где-то глубоко в душе кровоточит незажившая рана...

— Они не должны были этого говорить! — упрекаю журналистов, а у самой глаза на

мокром месте.

Не за себя больно.

За него.

— Всё нормально, Ника.

Смотрит на меня, пытаясь убедить.

Не верю.

— Детка, правда. Всё нормально.

Не верю.

— Ника...

Останавливает машину, припарковавшись у какой-то кафешки. Я отстёгиваю ремень

безопасности, действую по наитию, так, как подсказывает сердце.

Обнимаю его, впиваюсь пальцами в широкие плечи, прижимаю к себе.

— Я люблю тебя, — вырывается из самого сердца. — Я очень люблю тебя!

Это не жалость.

Это правда, на которую мне, как обычно, раньше не хватало смелости.

Но этот скандал стал порывом, против которого я бессильна.

Чувства накрывают с головой, я вспоминаю, как в офисе Антон был готов порвать за меня, потому что уже любил.

А сейчас тоже самое случилось со мной.

Я мечтала заткнуть рты журналюгам, уберечь сердце любимого, пусть он и сто раз слышал

подобное и был к этому готов.

Не могу молча смотреть, как ему делают больно.

Потому что мы связаны.

Если ему больно.

Мне больно тоже.

33.

Ника

— Я люблю тебя, — повторяю снова и снова, эти слова сами рвутся из души.

Обнимаю Антона так крепко, как только могу. До боли в пальцах. Прижимаюсь сильнее, чувствую, как сильно бьётся его сердце.

— Люблю тебя...

Он лишь на мгновенье отстраняется, чтобы взглянуть мне в лицо. Брови изогнуты в немом

вопросе, знаю, о чём он хочет меня спросить.

— Это правда... — сама отвечаю. — Я давно должна была это сказать.

Он ничего не говорит в ответ, лишь рывком притягивает меня к себе и впивается в губы

потрясающим поцелуем.

Его сильные пальцы сжимают мою талию, горячие губы сводят с ума.

Почему я раньше молчала? Я же давно влюблена в него.

Это всё неуверенность в себе, но Антон, как ластиком, стирает все эти страхи, с каждым

днём делает меня лучше.

Как у него это получается?

Запускаю пальцы в его густые тёмные волосы, хочется всё время к нему прикасаться и

никуда