Автопортрет неизвестного - Денис Драгунский

– Да, – сказала она, сминая салфетку и пряча ее за подвернутый манжет красивого батника. Она была в теплом демисезонном пальто, но без кофты. – Немножко. У тебя будут гости?

– Нет, – сказал он и повел в гостиную. Потом в столовую. Она оглядывалась. Он не зажигал свет. Было восемь вечера, март. Уже совсем темно. Спросил: – Хочешь чаю? Или кофе? У меня есть пирожки и конфеты.

– Нет. А где твоя комната?

– Туда не надо. Там не убрано, и она очень крохотная. Пойдем в папин кабинет.

– Как красиво, – сказала она, войдя. – Сколько книг. Зажги свет.

– Не надо, – сказал Алеша.

Стоя у дивана, они обнялись. Она снова, как тогда на улице, уткнулась лбом в его подбородок, он вдохнул запах ее волос и снова чуть отогнул воротник ее батника и прикоснулся губами к ее шее. Шея совсем не была соленая, значит, она была в душе не утром, а вот буквально час назад. Она подняла голову, и они по-настоящему поцеловались. То ли он ее слегка подтолкнул к дивану, то ли она чуть попятилась, утягивая его за собой, но они уже лежали, обнимаясь; он, приподнявшись на локте, расстегнул на ней батник и стал целовать ее грудь. Она села на диване и разделась и снова легла, они снова целовались, а потом она чуть-чуть, но вполне понятно подтолкнула его голову вниз. Алеша никогда этого не делал и тут же вспомнил, что в институте они в курилке смеялись над одним парнем, который рассказал, что делал это. Алеше сначала было неловко, но у нее был нежный живот и бархатная теплая внутренность бедер, прохладных снаружи; пахло свежим телом, шампунем и духами «Сикким», и это было не передать как вкусно, и она тихо и часто дышала, как будто сдерживаясь, чтобы не застонать, а потом сказала: «А теперь дай мне», а потом она сказала: «Ну иди сюда», и он только помнит, как в конце спросил: «А можно…», и она прошептала: «Да, да, да».

Потом они лежали рядом, и она спросила: «А что это мелькает? Как будто огоньки?» Алеша объяснил, что это зайчики от полированных шариков на маятнике торсионных часов. «А почему ты в Нескучном не захотела целоваться по-настоящему? – спросил он. – Я тебе тогда еще не очень нравился?» – «Очень, – сказала она. – Вот именно поэтому. Я не восьмиклассница, чтоб целоваться, а потом домой бежать. Если целоваться по-настоящему, то чтобы тут же сразу всё было… Понимаешь?» Потом она спросила, как найти ванную. Пришла минут через пять. «Здесь можно курить?» – «Да, конечно, тут у нас все прокурено. Вон на столе папина пепельница». Она молча выкурила сигарету. Снова легла рядом.

– Как тебя в детстве звали? – спросил Алеша. – Например, в садике?

– Лиса, – сказала она. – Как любую Лизу.

– Лисичка-сестричка, давай вместе жить, – сказал он. – А?

– Давай. А где?

Алеша приподнялся на локте и взмахнул рукой. Дверь кабинета, где они лежали на диване, была открыта, видна была гостиная и дальше, сквозь стеклянную дверь, огромная столовая. Анфилада. Три люстры висели по струнке. Часы пробили две четверти. То есть все это – включая ее приход, раздевание, целование и потом поход в ванную – заняло всего полчаса.

– Что, разве мало места? – спросил он.

– Совсем нет места, – тихо засмеялась она. – Я, когда в душ ходила, обошла всю квартиру. Это же просто квартира-музей твоего папы. Так и просится мемориальная доска на доме. Здесь жил и работал крупный советский и всё такое… Доска есть, кстати?

– Не смейся. Нет никакой доски.

– Ты что, я со всем уважением! Доска нужна. Надо ее пробить через Моссовет. Займись вместе с мамой. Но не в том дело. Тебе здесь места нет. В такой квартирище у тебя вон какая комнатушка.

– У мамы тоже. У меня десять метров, у нее пятнадцать. Это была их с папой спальня, между прочим.

– Тем более, – сказала Лиза. – И еще. Я, конечно, заранее очень уважаю твою маму, но должна заранее сказать: мы с ней не поладим.

– Почему? – изумился Алеша. – Она чудесная! Умная, добрая, ты что!

– Не сомневаюсь, – вздохнула Лиза. – Но мы с ней все равно не поладим. Мне так кажется. Лучше и не пробовать.

– Н-да, – мрачно сказал Алеша. – Хорошее начало.

– Можешь взять назад свое предложение, я не обижусь.

– Ты что! – Он бросился целовать ее, обнимать и шептать всякие слова и клятвы, и ему снова захотелось, и им снова было хорошо, и часы пробили сначала три четверти, а потом девять раз. Господи, всего час! Они пили чай в гостиной почти совсем голые: Алеша в полотенце на бедрах, а Лиза в своем батнике, накинутом на плечи.

Потом все-таки познакомились: Лиза с мамой, он с Лизиными родителями, и знакомили родителей друг с другом.

Вот Лиза была уж точно не своя. Вот уж совершенно из другого инкубатора. Но Алеше было все равно. «Значит, это настоящее» – так он сам подумал.

«Покажи нам свою барышню, я видела, как вы в подъезд заходите, кто она вообще?» – спросила Ната Ильясова, столкнувшись с Алешей во дворе. «В каком смысле кто?» – «Чья дочка?» – «Чего-чего?» – Он хмыкнул, пожал плечами и прошел мимо.

24.

Вообще все сложилось отлично. Мама продала дачу и выдала Алеше восемь тысяч рублей. Как наследнику, хотя на наследство он, разумеется, не подавал. Просто – по-честному. Хватило на отличный двухкомнатный кооператив, жилая площадь тридцать шесть метров и кухня двенадцать, в кирпичном доме, совсем недалеко от метро, и много зелени кругом. Покупали на имя Лизы, потому что Алексей был обеспечен жилплощадью, он же был прописан в огромной пятикомнатной квартире, так что его не пропускало УКХ – управление кооперативного хозяйства. А Лиза жила с родителями в совсем маленькой квартире, но и там были проблемы, пришлось прописать бабушку из коммуналки, чтоб семья стала нуждаться в улучшении; точнее говоря, чтобы иметь право на вступление в жилищно-строительный кооператив. Но все равно Римма Александровна ходила на поклон в Управление делами Академии наук. Сам управделами АН СССР лично позвонил начальнику УКХ Мосгорисполкома, и Лизу приняли в этот кооператив.

Надо сказать, что года через три Римма Александровна неожиданно – правда, очень ненадолго – сдружилась с Лизой, ездила в гости, звала к себе и вдруг решила отдать свою квартиру молодым. Оформить родственный обмен и жить в зеленом районе на краю лесопарка, долго гулять и размышлять о вечном и бренном – так сказала она Лизе. Однако ничего не вышло, в районном жилуправлении ей отказали, она пошла к городскому начальству. «Добрый день, это вдова министра Перегудова», – представлялась она по телефону, и это действовало; как минимум, позволяло начать разговор практически с любым начальством, ну а дальше как получится. В этом случае не получилось, хотя Римма Александровна по своей привычке стала объяснять на пальцах: «Вот глядите, я одна еду в небольшую квартиру, а молодые, их же двое, – в большую, тем более что у них, конечно же, будут дети, так что принцип социальной справедливости соблюден». Но жилищный начальник сказал грубо и откровенно: «Что вы! Мы такие квартиры, как ваша, держим на вымирание». Римма Александровна, напряженно смеясь, пересказывала это Алексею и Лизе. Лиза сказала, что у нее полно друзей-юристов во всех учреждениях и она может попробовать помочь. Но Римма Александровна вдруг очень резко и холодно отказалась, непонятно почему. Алексей и Лиза три вечера это обсуждали. Алексей склонялся к тому, что ей было обидно и неприятно: такая, можно сказать, гранд-дама, вдова министра Перегудова, потерпела фиаско и вынуждена принимать помощь от двадцатипятилетней невестки. Лиза была настроена жестче – что-де Римма Александровна все заранее знала и все это был заранее отрепетированный спектакль: добрая свекровь хотела сделать роскошный подарок, но злое государство не позволило. «Зачем ей это было надо?» – Алексей обиделся за маму. «А ни за чем, – ответила Лиза. – Чистая психология. Быть хорошей. При этом совершенно бесплатно». – «А она разве обязана?» – «А я разве сказала, что она что-то обязана? – картинно изумилась Лиза, промокнула нос и всплеснула руками. – Что ты, это мы ей обязаны! По гроб доски!» – «Мы?» – так же картинно удивился Алеша. «Ну да, она же подарила тебе деньги на квартиру и даже не возразила, что эта квартира будет на мое имя! То есть она мне абсолютно доверяет, свекровь доверяет невестке, это дорогого стоит». В словах Лизы было что-то недоброе, но что именно – Алексей не понимал. Поэтому он строго сдвигал брови: «Это не подарок, а наследство от моего отца!» Лиза смеялась, и пальцами – на своем лбу – показывала-приказывала, чтобы он перестал супиться, и говорила: «Ты же отказался от наследства. Вернее, не подал на него. Готова спорить, что Римма Александровна говорила тебе: “Ах, зачем это, это все и так твое!” Говорила, признайся?» – «Ничего такого она не говорила!» – отвечал Алексей, хотя на самом деле мама говорила именно это. «Ну тем более, раз не говорила, – с издевательской серьезностью кивала Лиза. – Ты поступил благородно. Подарил матери одну четвертую…» – «Одну шестую! У меня есть сестра!» – «Да, да, прости. Одну шестую всех отцовских сбережений, дачи, мебели, книг и картин, бронзы и фарфора, а также небольшую коллекцию рисунков советских художников тридцатых годов». – «Какой коллекции?» – «А тебе разве мама не говорила? Коллекция маленькая, неразобранная, но тем не менее…» Алексей первый раз об этом слышал, и поэтому он закричал: «Как тебе не стыдно!» Лиза опять развела руками: «Я тебя не пойму. Я тебе описываю твое благородство в ярких красках, я восхищаюсь тобой, а ты меня стыдишь». Алексей зло умолкал. «И вот, – завершала Лиза, – в ответ на твой благородный поступок твоя мама столь же благородно подарила тебе целых восемь тысяч рублей, то есть вот эту квартиру, в которой мы живем! Чем ты недоволен?»