Рейд за бессмертием - Greko

плавания по бурным ноябрьским волнам, то ли ее команда была лучше обучена, то ли нам не повезло с ветром. Прорывались на север с трудом. Моряки то и дело брались за весла. Лейтенант не отходил от штурвала. Напрасно мы рассчитывали наболтаться всласть за время перехода. Куда там! Не мы «наболтались», а нас уболтало. Я не высовывал носа из знакомой каюты, дрожа от холода. С каждым часом термометр падал вниз. И барометр. На траверзе Цемеса разгулявшийся шторм от северо-востока загнал нас в бухту.

Как и «Лисица», только на девять дней позже, мы встали на якорь на рейде укрепления Новороссийск, в нескольких километрах от такой знакомой «мышиной крепости», Суджук-кале. Новый форт заложили в прошлом сентябре Раевский с Лазаревым и потихоньку обустраивали, рассматривая его в качестве будущей военно-морской базы. Моряки шутили, что командующий Правого Крыла не желал удаляться от ненаглядного Крыма. Поэтому и штаб свой держал в Керчи. А мне теперь пришлось добираться по бурному морю, чтобы свидеться с Филипсоном.

Погода ухудшалась. И речи не было ни о продолжении путешествия, ни о том, чтобы съехать на берег. С гор пришла бора. Она срывала верхушки волн и бросала массу тяжелой воды на палубу низкого люгера. Эта вода сразу замерзала, повисая на реях огромными сосульками и превратив палубу в каток. В трюме открылась течь. Матросы не справлялись с ней и со льдом. Корабль начал заметно погружаться. Я, трясясь от холода, не знал, чем помочь. Бледный Алексеев срывал голос. Спасения не было.

Так прошла ночь. Погода не улучшилась. Положение стало отчаянным. Еще немного, и волны загуляют по палубе. Спасительный берег и куча людей, готовых прийти на помощь, были совсем рядом, но что толку? До берега не добраться, а суетившиеся солдаты не знали, что делать.

— Полагаю нужным рубить якоря и выброситься на берег! — прокричал мне бедный Ваня. — Будем пробовать спастись по перекинутому на берег канату!

Не успел он отдать самый страшный для любого капитана приказ, раздался крик матроса:

— Вижу азовскую ладью! Идет на нас на веслах от Кабардинского укрепления!

— Казаки⁈

— Нет! Греки! Флаг Балаклавского батальона!

О, не обманул меня Лазарев! Не оставил своим попечением моих греков! Выходит, они уже на Кавказе? И не в крепостях, а в патрулях морских?

Ладья сражалась с волнами не в пример лучше «Геленджика». Мачту убрали. Гребцы рвали весла, отвоевывая у стихии метр за метром. Откачивали ледяную воду. То и дело скрываясь в буйном кипении, утлое суденышко уверенно к нам приближалось.

— Будем спасать людей. Готовься, Коста! Амбаркировка выйдет непростой.

— А ты? — спросил я капитана.

— Я не оставлю корабль!

— Ваня!

— Отставить, штабс-капитан! Здесь я командую!

Ладья подвалила к люгеру с подветренной стороны. Матросы «Геленджика» посыпались с борта, прыгая прямо в руки греков. Всех ладья принять не могла, но больше половины оказались на ее борту. Я был в числе первых. Алексеев не дрогнувшей рукой, чуть не за шиворот, вытолкал меня с терпящего бедствие корабля.

— Кум, и ты здесь⁈ — даже завывания новороссийской боры не могли справиться с зычным гласом штабс-капитана Сальти.

— И ты, кум⁈

— А ну, навались, греки! Не дай Боже, утопим дядю моего крестника! Меня же вся Балаклава на части порвет!

Ладья отлипла от люгера и устремилась к берегу.

Американские горки в Луна-парке — детские игрушки в сравнении с аттракционом, который преподнесло нам Черное море. Когда после мощного слаженного гребка галера делала очередной бросок в сторону берега, казалось, мы, словно чайки, взлетали над волной, чтобы тут же рухнуть вниз, ощущая, как сердце падает на дно желудка. Перегруженная ладья повиновалась неохотно, но берег был все ближе и ближе. Солдаты бросились в ледяную воду, чтобы подхватить брошенный с носа канат. Уцепились. Десятки людей, мокрые с ног до головы, вцепились в поданный конец и потащили, упираясь в скользкую гальку ногами, судно на пляж.

Спасены!

Я, обхватив себя за плечи, чтобы как-то согреться, смотрел неотрывно на «Геленджик». Алексеев был у штурвала. Канаты перерублены. Волны тащили корабль к берегу. Оставшиеся матросы не отходили от помпы. И без того низкий борт люгера вот-вот был готов скрыться под водой. Волны уже гуляли вдоль и поперек палубы.

Раздался страшный треск. «Геленджик» наскочил на мель и накренился. Матросы посыпались в воду, хватаясь за что попало, словно в гибнущем корабле было их последнее спасение.

Какой-то всадник в офицерском мундире, удерживая одной рукой конец разматывающегося троса, направил своего скакуна прямо в набегавший свинцово-пенный вал. Смелый конь удержался на сильных ногах. Отфыркиваясь, он приблизился к люгеру. Еще мгновение — и спасительный канат был закреплен за мачту. Матросы начали перебираться на берег, болтаясь на толстой пеньковой веревке, как новогодняя гирлянда.

Алексеев был с ними. Он не успел добраться до берега. Сорвался. Я закричал. Но всадник был начеку. Схватил Ваню и вытащил на берег. Да так ловко, будто проделывал подобное не в первый раз[4]. Мне лишь оставалось подхватить несчастного и помочь ему обрести равновесие.

— Полковник Могукоров! — представился мне спаситель Алексеева.

— Штабс-капитан Варваци! — отрекомендовался я и крепко пожал руку храброму князю.

— Коста! Ты уже в одном со мной чине? — радостно закричал Егор Сальти, крепко меня обнимая. — Того гляди, обойдешь кума на повороте!

С моря донесся громкий стон гибнущего корабля. Под треск древесины и выстрелы от лопающихся канатов «Геленджик» сдался волнам. Он был разбит, развалился на части[5].

[1] Дешевой литературщиной грешили многие офицеры в своих отчетах, пытаясь поглубже запрятать собственные грехи. Особенно будущий помощник Клюки фон Клюгенау, Диомид Пассек. Из записки Клюки, написанной Пассеком, для Головина: «Зарево пылающих сел багровым светом озаряет дикие скалы Аварии, жены и дети злосчастных аварцев, извергом Шамилем обреченных на вечное рабство, с воплем и отчаянием покидают родные пепелища, облитые кровью их мужей и отцов…».

[2] Был в свое время популярнее Шиллера и Гёте. Его пьесы были столь низкопробны, что получили в России прозвание «коцебятины».

[3] Профессионализма у «крошки» Коцебу не отнять. Он, редкий случай, оставался бессменным начальником штаба Кавказского корпуса при трех командирах — при Головине, Нейгарте и Воронцове, несмотря на все вопиющие провалы русской армии на Кавказе после замены Розена.

[4] Это не выдумка. Адыгейский князь, генерал Пшекуй Давлетгиреевич Могукоров, участник войны с Наполеоном и с горцами Кавказа, аталык Султана Хан-Гирея, в 1829 году вместе с генералом Бескровным и тремя офицерами-казаками в