Крест Евфросинии Полоцкой - Ольга Тарасевич

Паша пожал плечами:

– Фиг его знает. Деду-то уже за семьдесят. Может, и правда, запамятовал.

– Он производит впечатление человека, который забывчивостью не страдает в принципе.

– Седов, тебе виднее. Я при допросе не присутствовал.

– Он напрягся, Паша, – уверенно сказал Володя, еще раз прокрутив в памяти кадры со вдруг нахмурившимися седыми кустистыми бровями и чуть побледневшими костяшками сжатых в кулаки пальцев. Только голубые глаза пожилого чекиста остались невозмутимыми. – Что-то с этой бумагой нечисто.

– А почему ты ее не отдал на расшифровку?

– Именно поэтому. Мне сказали, что специалистов-криптографов готовят в Академии ФСБ. И я банально опасаюсь утечки информации. Ты же знаешь: стоит нам только позвонить кому-нибудь из своих, и такая категория, как тайна следствия, становятся более чем условной. Ты – мне, я – тебе. Этот принцип здорово помогает в работе. Поэтому нет никаких гарантий, что криптограф, работающий в МВД, по старой дружбе не проболтается своему корешу из «конторы». Я пытаюсь сейчас выйти на независимого эксперта, в молчании которого можно не сомневаться. Вроде бы у моего однокурсника есть на примете такой человечек.

– Перестраховщик ты, Седов.

– А что делать? Как говорится, меня терзают смутные сомнения… И, если уж быть совсем откровенным, Конечно, я страхуюсь. Но в глубине души я не верю в результативность этой версии. Это все для романов, записки, шифры.

– Кстати, какие новости у нашей, – Паша ехидно улыбнулся, – великой писательницы, мадемуазель Вронской?

– В архивах сидит. Книжки читает. Со священником своим общается. Вот, – Седов открыл лежавшую на столе папку и зачитал: – «В лето 6669 кладет Евфросиния святой крест в монастыре в церкви Святого Спаса… Да не выносят его из монастыря никогда, и не продают, не отдают. Если же не послушает кто и вынесет из монастыря, да не поможет ему честный крест ни в жизни этой, ни в будущей, да проклят он будет Святой Животворящею Троицей и святыми отцами, и да постигнет его судьба Иуды, предавшего Христа». Это из надписи на кресте Евфросинии Полоцкой. Жутковато звучит, да?

Вздохнув, Паша налил еще один стакан теплой минералки. И заметил:

– Звучит жутко. Впечатляюще. Но это к делу не подошьешь. Послушай, у меня появилась идея. А что, если… Надо же как-то расшевелить это болото…

Седову Пашино предложение не понравилось. Не надо привлекать к расследованию Лику. Она и без просьб вечно путается под ногами. И потом, риск. Звезданут писательницу по башке – кому от этого легче будет?

– Володя, ее уже столько раз били по голове, – рассмеялся Паша. – Разом больше, разом меньше. Башка у нее крепкая. Это, – он кивнул на подоконник, где у Седова лежал настоящий человеческий череп, – ей не грозит.

– Типун тебе на язык! Ты явно перегрелся на солнце, – заворчал следователь. – А череп этот, кстати, мужской.

– Ты крутой спец по черепушкам?

– Нет, но визуальные различия колоссальные. Я еще на юрфаке, когда нас к криминалистам водили, обратил внимание и запомнил. У девчонок даже черепа изящнее. Более округлые. Симпатичные, короче.

– Черный следовательский юмор…

– Это у экспертов черный! Я недавно запрашивал экспертизу по опознанию останков. Нашли, блин, в мое дежурство мешок костей. Отправил все экспертам, звонит один кадр на следующий день: «Володя, ты всегда при фотосъемке улыбайся». – «Зачем?» – «А нам так твои зубики идентифицировать будет проще…»

– На этой оптимистичной ноте, – Паша упрямо мотнул головой, – я предлагаю принять мое предложение.

Седов предпринял последнюю попытку отвертеться:

– Я обещал Федору Борисовичу. Он просил ничего не говорить прессе.

– А мы поступим хитро. Придумаем вариант, чтобы, как говорится, и нашим и вашим. Тебе не надоела эту неопределенность? Хочешь получить еще один труп? А может, и не один!

«Он меня убедил, – подумал Володя, открывая блокнот. – Действительно, фактуры мало. Надо, наверное, все же попытаться устроить провокацию…»

– Владыка, пять часов. Машина ждет. Поехали!

Епископ Антоний отошел от окна, за которым начинал разгораться красным восходом новый и, судя по всему, опять жаркий день. И, поприветствовав секретаря, тихо сказал:

– Отец Михаил, давай поезжай без меня.

– Эх, владыка, владыка. А как же ваша спина? А вы же сами говорили: тело человека – храм Божий. И негоже храм в запустении держать. Поедемте, искупаемся. Я уже и сумку вашу давно сложил. Вы ведь который день бассейн пропускаете?

Епископ попытался вспомнить. Кажется, четвертый. Да, точно. Уже три дня он не приезжал в бассейн самого обычного городского спорткомплекса. Там давно привыкли к их ранним визитам. Иногда директор спорткомплекса, распорядившийся, чтобы охранники и уборщицы не ворчали по поводу странных пловцов с длинными волосами и окладистыми бородами, тоже присоединяется к их компании. В основном, когда у него появляются проблемы. Пока гром не грянет, как известно. Но уж лучше так, изредка, неправильно, но все же пытаться осознать, что не Бог наказует за грехи, а сам человек, забыв про Господа, утрачивает Божью благодать. Лучше так, чем вообще не пытаться вырваться из рабства суеты сует. Три дня он не приезжал в бассейн. И сегодня тоже не поедет. Итого – уже четыре дня без плавания. Конечно, это плохо. И спина будет ныть, да уже, кстати, побаливает. Но сегодня тоже ехать никак нельзя. Праздники, ответственные мероприятия, вечные нескончаемые нужды епархии. Благочиннические округа объединяют более тысячи приходов, более двадцати монастырей. Больше тысячи священников окормляет паству, около ста диаконов. Велика епархия, проблем надо решать великое множество. И все это занимает так много времени, что не остается ни минутки для главного. Для молитвы. Эти утренние часы – единственная возможность остаться перед иконой. Без молитвы на душе становится невыносимо, черным-черно…

– Владыка, поехали! Смотрите, кстати, «Мерседес» у нас появился новехонький!

В глазах отца Михаила отражалась такая искренняя радость ребенка, предвкушающего новую игрушку, что епископ Антоний прикусил язык. А ведь хотел сказать, что буквально пару минут назад смотрел из окна на этот серебристый автомобиль и думал, что негоже пастырям так роскошествовать. Пустое это все, земное, излишнее.

– Не мучь ты меня, – он махнул рукой. – Поезжай с Богом, хорошо тебе поплавать.

Сказал и сразу же по лицу секретаря понял: никуда отец Михаил без него не поедет. И не потому, что так уж предан и верен. Глупости какие, разве этим верность и преданность измеряются. А не поедет, потому что угодить хочет. Молод, амбициозен. Льстив и подобострастен. Рассчитывает со временем получить рекомендации, занять более высокую должность, чем секретарская. Но объяснять ему, что чем выше по церковной лестнице поднимаешься, тем меньше в тебе самом Бога остается, бессмысленно. Не поймет отец Михаил, что правы были те епископы, которые, надев саккос и омофор,[36]мечтали о простом иноческом послушании, да скромных кельях, да нескольких просфорах для трапезы.