Так любят люди - Андрей Максимов

— Как какой вопрос? Совет мне от вас нужен. Как мне теперь Илюхе своему все рассказать так, чтоб он крышей совсем не поехал? Все-таки живой человек… Мы с ним десять лет как-никак знакомы. Он — отец моей дочери. Надо как-то помягче сообщение сделать. А я вот не знаю, как…

* * *

Я поймал себя на том, что зачем-то переписываю на салфетку это старое стихотворение — самое первое, которое я написал Юльке.

Сидел, вспоминал, записывал… Вспомнил-таки зачем-то…

Переписал. Читал сам себе. Не могу объяснить, зачем. Но так…

Вся эта история Геннадия с его Лерой странно на меня подействовала. А может, не странно…

Я вдруг понял, что ужасно им завидую. Тому, что они вот вместе, а я не вместе опять.

Подошла официантка с этим дурацким именем, спросила:

— Все ли у вас в порядке?

— Нет, — честно ответил я. — А разве не видно? Она улыбнулась. Мне. И отошла.

Хорошо хоть не спросила:

— Могу ли я чем-нибудь помочь?

А то Бог знает чем разговор бы закончился.

У меня давно уже все не порядке. С тех самых пор. С того самого вечера.

Юлька выздоровела, но стала другой.

Я это понял не сразу. А когда понял, не мог поверить. А когда поверил — успокаивал себя: ничего, мол, обойдется, это же ведь как осложнение. Переболеет — пройдет.

Трудно, очень трудно, невыносимо трудно поверить в то, что тебя любят. Иногда на это понимание уходит вся жизнь.

Но куда труднее поверить в то, что тебя разлюбили. Бывает, что жизни не хватает, чтобы это осознать.

Она была совсем такой же, как до болезни. Разве что спина — излишне прямая. Она так же говорила, иногда улыбалась, готовила обед. Целовала меня при встрече и расставании, ложилась со мной в постель, ходила в гости.

И она стала совершенно другой. Превратилась в иного человека.

До аварии она смотрела на мир. Сейчас — в себя.

Она как будто не могла поверить в то, что выжила и выздоровела, и заставляла себя каждую минуту, каждое мгновение в этом убеждаться.

Она смотрела на меня — сквозь меня. Она обнимала меня в постели — и смотрела сквозь меня. Она улыбалась мне — и смотрела сквозь меня. Она спрашивала, как твои дела — и смотрела сквозь меня.

Сквозь меня она смотрела на саму себя.

Ее взгляд стал бумерангом. Он скользил по миру и возвращался к ней, чтобы она могла саму себя рассмотреть и убедиться, что ей ничего не угрожает, что ни внутри нее самой, ни снаружи не появилось новых угроз.

«Это все слова, — убеждал я себя. — Просто красивые слова, за которыми ничего не стоит».

«Это все мое воображение, — говорил я себе. — Я тоже издергался во время ее болезни, вот воображение и разыгралось».

«Она такая же, как была, — врал я себе. — И каждый вечер я стараюсь вернуться домой позже потому, что занят, а не потому, что мне трудно общаться с человеком, который смотрит сквозь меня».

«У нас ничего не изменилось, — гипнотизировал я сам себя. — Мало ли какие у человека мысли или чувства? Жизнь создают события».

Это был глупый и бессмысленный гипноз.

Может, оно и так, конечно, когда речь о жизни. Но любовь создают именно чувства и именно предчувствия. Мы не верим этим чувствам и предчувствиям — они ведь так зыбки, не ясны, а потому сомнительны. Мы не хотим понимать, что в любви они главные, они — фундамент. Остальное строится на них. Какой фундамент — то и строится. И иначе никак.

Любовь — это такая жизнь, которой руководят чувства и предчувствия.

Мне довольно долго удавалось убеждать себя в том, что все у нас с Юлькой хорошо, все как раньше.

Врать себе — занятие легкое, но бессмысленное. В конце концов, вранье обязательно раскрывается.

Сначала оно раскрылось в стихах. Из меня сами собой выскакивали строчки про расставания, про какие-то города, в которых мы никогда не побываем, про какие-то моря, которые мы больше никогда не увидим…

Да не было никакого города! Все придумал. Все — кроме чувств и предчувствий. Они были. Они били в меня, и я пытался обороняться от них, как мог.