Вкус жизни (сборник) - Владимир Гой

Я дотрагиваюсь до этой девственной воды и сразу отдергиваю руку: она обжигает своим первозданным холодом. По ручью плывут отколовшиеся маленькие льдинки, но недолог их век в ручье – не пройдет и часа, как солнце превратит их в воду.

И вот мы стоим возле ледяного обрыва, и становится ясно, что ничто тут не спит, все находится в вечном движении. Огромные камни катятся по спине ледника до обрыва и каждую минуту с шумом соскальзывают вниз.

Мы еще некоторое время любуемся этим чудом и начинаем спускаться вниз. Опять шевелящиеся под ногами камни, обрывы, зыбучий песок, и мы снова стоим на берегу изумрудного озера и призывно машем руками. Вскоре на той стороне нас заметили. Резиновая лодка лениво отчалила от далекого берега и направилась к нам.

Ночью на горы опустились облака и покрыли их нереально белым снегом, который в темноте подчеркивает их остроконечные вершины. Звезды, разбросанные в черной бездне неба, кажутся нереальными, из какого-то другого мира. Они мерцают в прозрачно-холодном пространстве, как маяки далеких галактик, и кажется, что отсюда, с высоты Гималаев, если подняться еще чуть-чуть выше, до них можно будет достать рукой. Но это только так кажется, и ты стоишь, задрав голову вверх, в тысячный раз восторгаясь этим поразительным миром.

«Намастей», – неожиданно раздается в темноте, и я возвращаюсь на землю: пора в базовый лагерь.

Фонари, прикрепленные к голове, освещают ненадежный путь во тьме, выхватывая из нее неожиданные фрагменты скал, похожие на сказочных чудовищ. Далеко внизу, в ущелье, бесконечно ворчит горная река – видно, надоели ей непрошеные гости с разных концов земли, а они все идут и идут куда-то вверх в поисках чего-то неведомого.

Прошло уже часа полтора, а до рассвета еще далеко, солнце восходит около шести. Но все равно надо поторапливаться, чтобы успеть к восходу и увидеть торжество жизни. Неожиданно сверху посыпались камни, невольно заставив всех пригнуться, всматриваясь в темноту: а вдруг обвал? Но камни, просвистев, как пули, мимо, посыпались уже в другом месте. Вдруг проводник крикнул: «Волки!», указывая в кромешную тьму над нашими головами. И фонари взметнулись вверх, освещая десятки волчьих глаз, рассматривавших нас на бегу с вожделенным любопытством: добыча ускользала. Вскоре они скрылись в своем ночном черном мире, и мы снова и снова топтали тропу наверх.

А там, высоко, уже вырисовывались две черные горы-громады, охранявшие вход на перевал, слева – Кхатунгканг, а справа – Якауаканг. Они напоминали двух близнецов с белыми шапками на головах.

Промежуточный лагерь, высота около пяти тысяч. В лагере все носильщики-шерпы еще спят. Четыре часа ночи. Но с нашим появлением встают и они, разводят керосиновый примус, который с реактивным гудением за несколько минут заставляет кипеть воду, и вскоре она превращается в желанный чай с лимонным сиропом. Жестяные кружки неимоверно горячи, но замерзшие руки с радостью обхватывают их, поднося к пересохшим губам. Еще немного, и лагерь превращается в огромный улей, все о чем-то разговаривают, что-то спрашивают, едят, приходят и уходят. Чай выпит, пора в путь. Мы уходим наверх, а шерпы отправляются во тьму ущелья среди скал по единственной здесь тропе.

Чем выше мы поднимаемся, тем труднее становится дышать, рюкзак за плечами с каждым шагом становится все тяжелее и тяжелее, несмотря на то, что самые тяжелые вещи уже давно в больших рюкзаках у носильщиков-сирдаров, которые идут с ними просто играючи. Да, те, кто привык ходить по равнине, чувствуют себя тут неуютно, кислорода здесь в три раза меньше, чем там, внизу, и дыхание заметно учащается, как и сердцебиение. Но нам все равно, мы идем встречать рассвет на высоту пять с половиной тысяч метров, восемь дней, восемь ночей и еще немного. По пути встречаются могильные холмики, выложенные из камней, – это последнее прибежище тех, кто не смог пройти этот путь и остался здесь навсегда. Значит, и шли они сюда, сами того не зная, – чтобы остаться.

Последние метры – и мы у цели, возле ступы, выложенной сотнями рук людей, побывавших здесь и оставивших частичку самих себя, своей души. Дотрагиваюсь рукой до этой пирамиды из камней, и мне кажется, что меня поприветствовали все те, кто побывал тут до меня: «Мы с тобой одной крови, ты и мы». Положив на ступу еще один камень, я оставляю свое приветствие тому, кто придет сюда после меня: «Мы с тобой одной крови, ты и я».

Где-то далеко за горами проснулось рыжее-прерыжее солнце, и свет его прорезал темно-синее небо, осветив один из высочайших горных массивов мира – Аннапурну и огромную, прекрасную вершину Дхаулгири.

Через мгновение солнце просто выскочило из-за гор и повисло в небе. Все вокруг заиграло скупыми, но величественными горными красками.

В Гималаях наступало утро.

Мы встречаемся на ней друг с другом и проходим мимо, через минуту забывая лицо того, кого встретили, кого поприветствовали. Меняются лица, меняется тропа – то становится узкой, убегая под облака, то спускается в глубокое ущелье и скользит вдоль бурной реки. Ты устал, присаживаешься на сложенные скамейкой каменные плиты, сбрасываешь с плеч рюкзак и с наслаждением расслабляешься. Но вот вдалеке появляется человек, он проходит медленной горной походкой мимо, кивает головой, приветствуя меня, и так же медленно скрывается за поворотом. Я знаю, что вскоре я нагоню его на привале и так же кивну ему, понимающе приветствуя.

Мулы, которые иногда попадаются навстречу, напоминают раскрашенные машины индусов, на головах у них ярко-красные высокие перья и еще какие-то замысловатые украшения. Их металлические намордники наводят на мысль, что эти животные не очень дружелюбны. Ты прижимаешься к скале, пропуская торжественную процессию, груженную мешками и ящиками, сопровождаемую резким свистом и криками погонщиков. На время тропа становится пустой и замирает. Но вот опять раздаются колокольчики каравана и голоса погонщиков.

Медленно-медленно тропа приводит тебя к убогому строению с надписью «Нирвана». Вначале становится смешно. Но, приземлившись, ты берешь в руки кружку с горячим лимонным чаем и, делая глоток за глотком, смотришь на бушующий невдалеке водопад, ущелье, небо, и мысли твои уносятся в неведомую даль. Чем не нирвана? Рядом с тобой расположился носильщик, хозяин этих мест. Он все тут знает, везде бывал, а здесь он тоже устремляет свой взгляд в бесконечную даль, которую видит лишь он один.

Тропа подводит тебя к узкому канатному мосту и осторожно проходит вместе с тобой на другой берег реки, покачиваясь из стороны в сторону. Ты привыкаешь к ней медленно, осторожно, как к капризной женщине, которую хочется бросить и уйти. Но потом ты начинаешь видеть в ней то, без чего жить просто не сможешь, и остаешься, петляя по ее непростому характеру.

Полностью она замирает только к вечеру, когда уже не видно ни зги. Вся братия тропы располагается на ночь в строениях вдоль нее, наполняя эти селения шумом и суетой. Но к полуночи все замирает и тут. Гималаи засыпают.

Скоро утро. Все небо еще усеяно звездами, и только громкое шипение примуса и знакомые колокольчики раннего каравана предупреждают о восходе.