Путешественник. Том 2. Сокровища поднебесной - Гэри Дженнингс

— Но я-то сам все еще жив и теперь должен жить с таким грузом на совести. Ты только что упомянул о трех беззаботных путешественниках, забыв, что большую часть времени нас было четверо. Вспомни Ноздрю, который впоследствии стал Али-Бабой. Он был преданным супругом Мар-Джаны и из-за меня потерял ее. Не знаю, может, ты и способен договориться со своей совестью, но я не смогу посмотреть в глаза Али, пока не отомщу за Мар-Джану.

— И как, интересно, ты собираешься отомстить? Ахмед обладает слишком большой властью…

— Он всего лишь человек. Он тоже смертен. Я могу честно сказать тебе: я не знаю, как именно это сделаю, но клянусь, что я убью wali Ахмеда-аз-Фенакета.

— Тебя казнят за это.

— Значит, тогда я тоже умру.

— А как же я? Как же Никколо? Что будет с Торговым домом Поло?..

— Только не рассказывай мне снова о том, как хорошо ты ведешь дела… — начал было я, но задохнулся от возмущения.

— Подожди, Марко. Сделай лишь то, о чем я просил тебя минуту тому назад. Не поступай опрометчиво, пока я снова не поговорю с Ахмедом. Я немедленно отправлюсь к нему и стану умолять. Может, он предложит что-нибудь, что смягчит твой гнев. Какой-нибудь компромисс. Может быть, он подыщет новую жену для Али.

— Gesù, — произнес я с глубочайшим отвращением. — Проваливай, ты, тварь. Ступай и пресмыкайся перед ним. Ступай и твори с ним все те низкие вещи, которые вы вместе проделываете. Доведи его своей любовью до такого помешательства, чтобы Ахмед что-нибудь пообещал…

— Я могу это сделать! — со страстью воскликнул он. — Ты думаешь, что жестоко обижаешь меня своими насмешками, но клянусь: я могу это сделать!

— Давай наслаждайся как следует, потому что это, возможно, будет в последний раз. Клянусь, я убью Ахмеда, как только смогу все хорошенько подготовить.

— Похоже, ты и правда настроен решительно и непримиримо.

— Ну разумеется! Как мне заставить тебя понять? Мне все равно, во что это мне обойдется… или тебе… или Торговому дому Поло, или даже всему Монгольскому ханству с самим Хубилаем. Я постараюсь только защитить своего ни в чем не повинного отца от последствий моего поступка, поэтому мне надо успеть все сделать до его возвращения. Но я это сделаю. Ахмед умрет от моей руки.

Должно быть, дядя наконец все понял, потому что лишь грустно сказал:

— И я ничего не могу сделать, чтобы отговорить тебя? Совсем ничего?

Я снова пожал плечами.

— Если ты собираешься пойти к Ахмеду сейчас, то можешь сам убить его.

— Я люблю его.

— Убей его с любовью.

— Боюсь, что теперь я не смогу жить без него.

— Ну тогда умри вместе с ним. Я хочу откровенно говорить с тобой… с тем, кто был моим дядей, компаньоном и верным другом. И вот что я тебе скажу: друг моего врага — мой враг!

Я даже не взглянул, как дядя выходит из комнаты, потому что в этот момент как раз вернулась Ху Шенг с двумя служанками и я тут же занялся тем, что стал показывать девушкам, куда уложить ее немногочисленные наряды и принадлежности. Затем я ненадолго почти совсем позабыл о злобном Ахмеде, своем достойном сожаления, деградировавшем дяде Маттео, обо всех остальных заботах, которые довлели надо мной, и обо всех многочисленных опасностях, которые меня подстерегали, потому что испытал небывалое наслаждение, передав Ху Шенг документ.

Я сделал ей знак сесть за стол, на котором лежали кисти, подпорка для руки и кубик туши, которую хань использовали для письма. Я развернул документ и положил его перед девушкой. Затем смочил кубик, чтобы получить тушь, и кисточкой нанес немного на резную поверхность своей yin, после чего плотно прижал ее к чистому месту на документе и показал Ху Шенг оттиск. Она посмотрела на него, потом на меня, ее прекрасные глаза силились понять, что я хотел сказать своими действиями. Я знаком показал девушке на печать на документе, затем сделал знак, показывающий, что она свободна, — «документ больше не принадлежит мне, ты больше не принадлежишь мне», — и подвинул документ к ней.

Ее лицо словно осветилось ярким светом. Ху Шенг скопировала мои жесты освобождения и вопросительно взглянула на меня, я подтвердил, что она все правильно поняла, кивнув головой. Девушка взяла документ, все еще глядя на меня, и сделала вид, что хочет порвать его; я кивнул сильней, чтобы заверить ее: правильно, документа о рабыне больше не существует, Ху Шенг теперь свободная женщина. На ее глаза навернулись слезы, она встала, выпустила из рук документ, позволив ему упасть на пол, и снова вопросительно взглянула на меня: это не ошибка? Я сделал широкий, размашистый жест, чтобы показать: перед тобой весь мир, ты вольна уйти. Затем последовало леденящее сердце мгновение, во время которого я затаил дыхание: мы просто стояли и смотрели друг на друга; казалось, что время тянется бесконечно. Ху Шенг могла запросто собрать снова свои вещи и уйти, и я не смог бы остановить ее. Но, к счастью, этого не произошло. Она сделала два жеста, которые я надеялся, что понял, — приложила одну руку к своему сердцу, а другую к своим губам, затем протянула обе руки ко мне. Я неуверенно улыбнулся, затем издал счастливый смешок, потому что девушка прижалась ко мне всем своим маленьким телом; мы обнимались так же, как делали это предыдущей ночью, — без страсти, без вожделения, просто с удовольствием.

В душе я поблагодарил Хубилай-хана за то, что он дал мне эту печать yin. В тот день я впервые воспользовался ею, и это привело любимую в мои объятия. До чего же удивительно, подумал я, что простая печать, вырезанная из самого обыкновенного камня, обладает такой властью…

И тут я неожиданно выпустил Ху Шенг из объятий, отвернулся от нее и бросился на пол.

Я краем глаза заметил ее испуганное маленькое личико, но сейчас не было времени что-либо объяснять или извиняться за грубость. Мне неожиданно пришла в голову мысль — невероятная и, возможно, безумная, но чрезвычайно привлекательная. Может быть, это освежающее прикосновение Ху Шенг стимулировало работу моего мозга. Если так, я поблагодарю девушку позже. А в тот момент я растянулся на полу, не обращая внимания на ее величайшее изумление, и начал беспокойно рыться в куче разрозненных предметов, которые перед этим извлек из своих вьюков. Я обнаружил дощечку — пайцзу, которую решил вернуть Хубилаю, список имен монголов, которые устанавливали смертоносные шары, и — да! Вот она! Печать yin, которую я забрал у министра малых рас, как раз перед тем, как его казнили, и с тех пор хранил. Я схватил ее с радостным возгласом, потом вскочил на ноги, зажав печать в руке, и, думаю, даже пропел несколько слов и сделал несколько танцевальных па. И остановился, заметив, что Ху Шенг и обе служанки уставились на меня с недоумением и тревогой.

Одна из служанок махнула рукой в сторону двери и, поколебавшись, произнесла:

— Господин Марко, там пришел посетитель и просит принять его.

Это оказался Али-Баба, и мне тут же стало стыдно за свою радость: нашел время скакать и резвиться, когда мой товарищ потерял все и чуть жив от горя. Однако могло быть и хуже. Я бы почувствовал еще большую вину, если бы Али вошел, когда я обнимал Ху Шенг. Я шагнул к нему, крепко схватил за руку и втянул его в комнату, бормоча одновременно слова приветствия, соболезнования и дружеского участия. Выглядел он ужасно: глаза покраснели от слез; огромный нос, казалось, обвис больше, чем обычно. Али судорожно сжимал руки, но это не помогало, и они продолжали дрожать.