Жизнь после смерти - Мэри Роуч

Или нужно шире интерпретировать сообщения. Возьмем, для примера, то, что Дюбуа говорила мне о моей матери. Незадолго до того как войти в контакт с Кином, Элисон приостановила процесс подготовки и сказала, что, кажется, начинает разговор с моей матерью и одновременно с отцом оператора, ведшего документальную съемку происходящего. И та, и другой уже умерли. Позднее я спросила Дюбуа, что еще она может сообщить мне.

Сообщения, которые приходили к Элисон во время сеанса, представляли собой смесь фраз, которые следовало классифицировать по категориям «верно» и «неверно». Причем некоторые «верные» могли бы в значительной мере относиться к большинству из нас (например, кошка, сидящая на подоконнике залитого солнечным светом окна, или важные для человека встречи всей семьи). Весьма примечательной, с моей точки зрения, оказалась разница между моими и Шварца реакциями на слова, произносимые медиумом. Был момент, когда Дюбуа сказала, что воспринимает письмо от «К» как нечто связанное с моей матерью. «Я не знаю точно, имеет ли она в виду начальную букву имени – как, скажем, Кэтрин или Кей, – однако она дает понять, что это «К» каким-то образом связано с ней», – сказала Элисон. Я почувствовала себя озадаченной. Мое второе имя – Кэтрин, но «К» как будто означало для предполагаемого «бесплотного» нечто большее. Чуть позже во время того же сеанса Дюбуа вернулась к «К». Она настоятельно требовала обратить внимание на то, что было связано с «К». Наконец я сказала: «Мое второе имя Кэтрин, но…» Шварц расхохотался во весь голос: «Да вы просто тупица! Вы же сами хотели, чтобы все было точно!»

Однако до «Кэтрин», протестовала я, дело еще не дошло. Пока мы имеем всего лишь «К». Все это повторилось несколько раз. Тут Элисон сообщила, что моя мать хочет рассказать о «мужчине, который все еще носит обручальное кольцо, связанное с ней». Это ничего мне не говорило, поскольку мой отец никогда не носил обручального кольца – да и вообще никаких колец. Я заметила, что обручальное кольцо моей матери ношу я сама и, поскольку речь шла о мужчине, а не о кольце, не думаю, что все это имеет отношение ко мне. И вновь они все обвинили меня в том, что слишком придираюсь. Придираюсь? Я? И настроена воспринимать все слишком буквально? И полна негативизма? Или же доктор Шварц понимает своих медиумов слишком уж широко?

Я склонялась ко второму предположению, но в этот момент приключилось мое собственное «блистательное попадание». Моя часть сеанса как будто подходила к концу, и я перебрасывалась словами со Шварцем – уж не помню на предмет чего. И тут Дюбуа вставила свое замечание: «Я вижу металлические песочные часы, рассчитанные на один час. Вы перевернули их. У вашего брата были такие?»

Мой брат коллекционировал песочные часы, рассчитанные на одни час. (В этот момент Шварц чуть не вывалился из кресла.) Сказанное Дюбуа произвело на меня сильное впечатление. И не только своей точностью и специфичностью, но и тем, что за всем этим скрывалось. И еще – в голосе Элисон слышалась непреложная уверенность в том, что она так внезапно произнесла. Такое трудно отвергнуть. Но не менее трудно – по крайней мере для меня – забыть и обо всех утверждениях, которые никак не соответствовали подробностям жизни моей матери.

А теперь то, что может побудить вас улыбнуться. Мы оба, Гэри Шварц и я, считаем себя непредвзято мыслящими и лишенными предрассудков людьми, склонными держаться в стороне от крайностей и поближе к золотой середине. Думаю, Шварц несколько уклонился от того, что можно было бы считать нейтральной территорией. То же самое он думает обо мне. Пожалуй, он прав: я – скептик по натуре.

Идя против своей природы, я готова допустить, что многое другое в сообщениях Дюбуа было «перекрестным разговором». И может быть, среди прочих в контакт с ней входила и моя мать. Пусть так, но что все это значит? Какой образ она хотела создать и передать мне, упоминая о песочных часах брата? Или просто желала доказать, что присутствует рядом с нами? Но в этом случае не проще ли было сообщить дату моего рождения, или название нашей улицы, или одну из тысячи других вещей, которые могли бы со всей очевидностью показать: она, моя мать, в этот момент рядом?

Возможно, если бы я в полной мере понимала ментальные механизмы медиумизма, приемы и границы спиритической коммуникации, то нашла бы ответы на эти вопросы. Вот о чем я думала, решаясь на такой смешной и отчаянный шаг, как запись на трехдневный курс «Основные принципы медиумизма», проводимый в старинном и величавом колледже Артура Финдлея.

Автор записалась на обучение в школу медиумов

Артур Финдлей был президентом Национального союза спиритуалистов и очень богатым человеком. После смерти он оставил в дар союзу свой огромный дом Стэндстед-Холл – «для научного развития медиумизма и телепатии». Два верхних этажа здания были переоборудованы в спальные помещения в стиле дортуаров. В спальном блоке есть шесть коридоров, и в каждый, блуждая в лабиринте лестниц, темных пожарных выходов и тупиков, можно проникнуть одним из 20 возможных способов – поистине, чтобы найти свою кровать вечером перед сном, нужно быть магистром «духовной науки».

Курс «Основные принципы медиумизма» начинается в пятницу и завершается к концу воскресенья. Нам сообщили, что прибыть нужно к 14 часам, поскольку на утро ничего не планировалось. Служитель отвел меня в предназначенную мне комнату. Я распаковала свои вещи и спустилась вниз. Похоже, все собрались в магазинчике сувениров, и я присоединилась к обществу. Те, кому нравятся феи и дельфинчики, могут купить здесь немало полезного. Я натолкнулась на гигантский труд Финдлея «Психический поток» («The Psychic Stream») с объемом (если его запрудить, подумала я) страниц на 200. Уж сама не знаю почему, но я приобрела фирменный нож для резки картона с эмблемой колледжа и из любопытства направилась в музей. Там шла выставка картин, которые медиумы создавали в порыве «особого вдохновения» – открывая каналы в мир призраков. Одно из таких творений представляло Авраама Линкольна, который, как говорили, устраивал спиритические сеансы в Белом Доме. Другое – сэра Артура Конана Дойля во время его «путешествия с гидом в Подземное Царство».

Я решила взять пальто и немного погулять по окрестностям. На моей карте были указаны запоминающиеся подробности – например, «западный трансепт» (поперечный неф. – Прим. переводчика). Зато не было никаких схем, помогающих найти нужную лестницу наверх. Наконец, поблуждав извилистыми закоулками и покрывшись испариной, я нашла выделенную мне комнату. Моя соседка уже прибыла: я застала ее полулежавшей на кровати и занятой чтением любовного романа. Мы перебросились несколькими словами, а затем она сказала: «Я предвидела, что вы должны быть американкой – круглолицей блондинкой». Меня вряд ли можно назвать круглолицей блондинкой, но я почувствовала, что вносить ясность в этот вопрос еще рановато.

Окрестности, открывавшиеся взгляду, были пусты и прекрасны. Исключение составляли только каменные солнечные часы – славное воплощение того оптимизма, который (если считать погоду на этой неделе типичной для здешних мест) в душе владельца этого поместья никогда не иссякал. Я отошла по направлению к быку, похоже, стоявшему на страже у границы владений, так далеко, как смогла. На обратном пути меня внезапно застиг дождь, и я изрядно вымокла.