Враг мой - друг мой - Сергей Самаров

– У меня своих три штуки... Выделю...

Пока полковник убирал в сумку пакет с туалетными принадлежностями, Макаров заглянул в свою комнату и принес чистую выстиранную косынку, хотя и не новую, уже основательно выгоревшую на солнце. По краю была пришита полоска с тканью, впитывающей пот. И Раскатов с удовольствием прикрыл косынкой голову. Теперь, когда даже пластыря не видно, вид стал вообще нормальный.

– Пойдем на ужин... Я готов...

– Здесь у нас своя столовая... – показал Макаров на дверь в соседнюю комнату. – Мы все принесли...

– Только пить не буду... – даже не переступив порог, категорично отказался Раскатов. – С сотрясением мозга это чревато...

– У вас сотрясение? – поинтересовался старший лейтенант Тихонов.

– Легкое... Вправо смотреть больно...

– У меня полгода назад двустороннее было... – пожаловался старший лейтенант. – Три месяца голова болела, не переставая... Когда перестала, я даже чувствовал себя непривычно... Как-то неуютно было, честное слово... А водочка-то, наоборот, товарищ полковник, помогала, помнится... Она же как обезболивающее, если немного... А много у нас и нет...

– С болью тоже можно свыкнуться... – заметил старший лейтенант Рубашкин. – С физической... Это с душевной сложнее свыкнуться бывает... Иногда что-то вспомнишь и долго потом места не находишь...

Полковник Раскатов ничего не сказал, но подумал, что если он не поможет Умару, то долго еще, может быть, до конца дней своих будет вспоминать это с болью и не будет находить себе места. Но как и чем он может помочь...

– Ладно, если немножко, то можно... – согласился Раскатов, усаживаясь к столу, сооруженному из какой-то древесно-стружечной плиты, положенной на табуретку. Интерьер, однако, никого здесь не смущал – полевые условия...

– Чуть-чуть... Пятьдесят граммов... – остановил Раскатов движение Тихонова. – Я в этом отношении слаб всегда был. Много в меня не лезет. Это вот у Сергея Вячеславовича батюшка был, тот мог стакан с горкой одним глотком выпивать... Может, и сейчас еще может... Мы как-то в Афгане из окружения вырвались, так капитан Макаров тогда бутылку водки прямо из горла в рот себе вылил и не поморщился... Знаешь, Сергей Вячеславович, о такой отцовской особенности? Не наследственная черта?

Полковник глянул на майора и по глазам понял, что тот недоволен вопросом. Но все-таки ответил:

– Я отца помню только до двухлетнего возраста... Своего, естественно, двухлетнего возраста... Потом мы не встречались... Алименты, правда, приходили регулярно, мама так говорила... Но даже писем не было... Я для него не существовал... Меня отчим воспитывал...

– Извини, я не в тему... – сказал Раскатов. – А если в тему уйти, в ту, которая в голове гвоздем сидит, то подскажите, как мне Умара можно вытащить...

Спецназовцы переглянулись...

– Сижу за решеткой в темнице сырой... – тихо и фальшиво пропел на русском языке Завгат.

Но без грусти пропел, рассчитывая, что сидеть ему придется недолго. Даже какие-то нотки радости и издевательства над ситуацией, над теми же спецназовцами, что заперли их сюда, в голосе явственно слышались.

– Ты что, лужу под себя наделал? – мрачно спросил Беслан, стараясь голосом и интонацией показать удивление.

Беслан даже в таком положении, даже в ожидании «светлого» ночного освобождения оставался мрачным. Он просто не умел выглядеть веселым и беззаботным, и иногда Умар думал, какие страшные мысли придут в голову невесте Беслана на свадьбе только при одном взгляде на «счастливое» лицо жениха, если, конечно, такая свадьба когда-нибудь состоится.

– Почему так? – не понял Завгат.

– Тогда откуда здесь сырость? Ты же поешь, что в темнице сырой... Не так здесь и темно, но для темноты можно просто глаза закрыть, и совсем не сыро... Только любимой свининой Мовлади воняет... Не научился он еще тщательно переваривать...

Умар в разговор не вступал, думая о своем – он никогда раньше не отбрасывал гипотетической возможности своего плена, и теперь мысли подтвердились жизненной ситуацией. Но раньше это были чисто философские размышления о том, что такое может когда-нибудь случиться, и тогда Умар размышлял о том, как стоит вести себя в плену. Опытный боевой офицер, он лучше других понимал всю непредсказуемость войны и часто слышимые разговоры, типа «Никогда не дамся», считал глупой бравадой. Не даться – это что, это значит – с собой покончить? Аллах дал человеку жизнь, и только он может ею распоряжаться. Не в силах человека принимать решения за Аллаха. Шахиды – в понимании отставного майора ВДВ по большому счету просто глупость от неумения жить тогда, когда жить трудно. Для такой трудной жизни мужество следует иметь большее, чем у шахида... А мужество не каждому, внешне его показывающему, дано от природы... И не в том мужество, чтобы умереть, а в том, чтобы выжить и жить... Жить ради чего-то большего... Да, был такой момент безысходности, когда Умар жить не хотел и не видел в жизни никакого смысла, но и тогда он только дрался с отчаянием, с яростью, но себя умышленно не подставлял, не было у него шахидского настроения. И это после гибели жены и дочерей наступило. Наступило, но потом это прошло... Потом опыт воина возобладал над чувствами, и то же самое умение заставлять себя жить в самые трудные времена Умар пытался воспитать в сыне. Он всегда старался воспитывать его на своем примере, потому что видел, как сын стремится этому примеру следовать. И в воспитании сына видел для себя смысл существования. Не в продолжении войны, которую он сам уже давно считал закончившейся, а именно в воспитании сына, в дальнейшем и более глубоком продолжении себя самого, которому уже, наверное, и не так много осталось...

Однако самое главное, чему Умар не смог пока научить Астамира – это жизни без войны. Не смог потому, что оба они в последние годы не жили без войны ни дня. Даже те дни, недели и, случалось, месяцы простоя, когда джамаат не выходил на операции, они все равно жили в войне, с головой погрузившись в ее сущность. Они именно существовали в ней, внутри войны, и не могли думать иначе, потому что война понятие не одностороннее – когда хочу, тогда воюю... Это у террористов так, это только террорист взрывает и убивает, когда хочет, когда у него настроение есть, а в другое время он может быть и студентом, и продавцом в обувном магазине. И даже быть при этом образцовым родителем, ходить в школу на родительские собрания и говорить там о том, как много плохого дает детям телевидение, показывая себя борцом за нравственность... А для бойцов полевого джамаата война – это понятие естественное и постоянное, потому что каждый день приходится беспокоиться о своей безопасности, потому что ежедневно следует выходить на посты и бодрствовать с автоматом ли, с пулеметом ли в руках, всматриваясь и вслушиваясь в окружающий враждебный мир... И еще потому, что каждый день приходится ловить информацию о происходящем вокруг территории, контролируемой джамаатом. Уже не только для обеспечения безопасности самого джамаата, а конкретно для возможности применения оружия, которое без войны попросту ржавеет... Прежде чем провести самую простую операцию, надо много сделать, надо провести разведку не только собственными силами, необходимо найти людей со стороны, которые информацией владеют и готовы ею поделиться из каких-то собственных соображений. И эти соображения тоже следует учесть, чтобы потом использовать. Одному деньги нужны, и приходится платить, другой отомстить за близких желает, и ему надо дать такую возможность, третий душой тоже там находится, в лесу, в пещерке, за бруствером, и только силы духа не хватает, чтобы туда совсем уйти, а четвертый информацией просто из-за гадости характера делится, потому что любит, когда другим плохо, и готов всех предать... Конечно, у эмира Байсарова не было ни опыта войны, ни знаний. И джамаат давно погиб бы, как и многие другие джамааты, не окажись рядом с Мовсаром Умара Атагиева. Умар, сам не претендуя на власть и не беря на себя ответственность за чужие судьбы, сумел наладить в джамаате то, чему многие не придавали первостепенного и достойного значения и за это поплатились жизнями. Умар сумел из каждого практически бойца, подчиненного Мовсару, сделать разведчика. Для этого пришлось основательно потрудиться, но оно того стоило. И тогда, когда большинство джамаатов, что еще воюют в Чечне, состояло уже из трех, от силы, из пяти бойцов, которым просто податься некуда, поскольку крови на руках столько, что видно издалека, у Байсарова под рукой был практически полноценный джамаат, такой именно, какие и планировал создать еще Хаттаб...