Доктор гад - Евгения Дербоглав

Она бы его и так любила, но ему надо показать, что он тоже. Равила, – он мрачно усмехнулся, – вдруг поняла, в чем её жертва – она никогда не родит дочери. У неё было уже два выкидыша, оба женского пола. Ирония в том, что до контракта и жертвы она могла рожать кого вздумается. Эдта – то ещё чудовище.

– Зачем ты водил к ней мужчин? – не удержался Дитр. – Я смотрел время этого дома, тут было много всего…

Ребус зашипел и по-змеиному повернул к нему голову. – У тебя какие-то проблемы со своим полом, Парцес? Ты боишься мужчин? Боишься за свою мужественность при виде голого мужика? Или возбудиться при виде голого мужика? Или ты просто ханжа?

– Ты это заливал господам, которым потом диктовал, что делать с твоей женой?

– Господа, – он ухмыльнулся куда-то в пустоту, – меня обожают. Это для мудаков с Больничной дуги я доктор гад, а эти называют меня звездой прогресса и всем таким прочим. У Эдты особая работа с волей – одна ночь, и они уже меня обожают как самое тёплое воспоминание. Она давит, – он провёл длиннопалой пятернёй по лицу, – на чувственность. Но самое главное – то, кем были те мужчины. Только один был из наших – через год он стал шеф-редактором «Серебряного вестника». Другому понадобилось три года, чтобы занять место главы отдела медицины Департамента всемирно-нравственного соответствия. Но лучше всего – тот, что был во второй год нашего брака. Министр внутреннего порядка, господин Зинив. Любит нас с ней и всё, что с нами связано, – Леара довольно быстро стала при нём шеф-глашатаем полиции. А ещё их протекция, статьи, связи помогли воплотить в телесные законы всемирный контракт. Я делал вид, что ничего не понимаю, что я просто хороший гралейский муж, который таскает в зубках безделушки и мужиков своей жене, но я всё понимал. Я такое же ржавое дерьмо, Дитр, как и все остальные здесь.

– Это всегда было ради выгоды? – еле скрывая отвращение, поинтересовался он.

– Нет, конечно. Иногда это были столичные красавцы – актёры, танцоры, наперсники. Всем нашим хлыщам я запрещал целовать жену в губы или каким-либо иным образом притрагиваться к её рту. Так что видишь, какие-то границы у меня всё же есть, – он дёрнул краем рта. – Это же посторонние люди, это не то, что было у родителей с Барлем. Там была дружба, там была любовь. Друг у меня имелся – но женщины его не интересовали, поэтому с Эдтой он только пил. А она и его меня лишила.

Ребус с каждым словом говорил всё тише, а его одиночество теперь уж совсем невыносимо ощущалось затхлым болотом. Дитр не знал, что ему ответить.

– Он отправился в плавание вокруг континента на пароходе. Когда корабль проплывал мимо северного берега, где пустыня, Эрль решил атаковать его из пушек со всемирно усиленными ядрами – Эрль хорош, настоящая машина для убийств. Ядра летели дальше, чем обычные, и разили сильнее. Шеф-шкипер только успел отправить альбатроса в ближайший форт. «Эрль на берегу, ядра, да растворимся мы», – вот что написал. А Эдта – Эдта всё это видела наперёд. И всё равно позволила Джеру сесть на тот корабль. Зачем, почему, за что, я у неё спросил. Она ответила, что судьба его расходилась двумя узорами. Не сядь он на корабль, продолжил бы работать художником, влип бы в репутационный скандал, и слава бы его угасла. А так он растворился всемирной известностью, его будут упоминать в учебниках как мастера нового базиса. Джер, можно сказать, станет бессмертным. А мне от этого не легче – мне нужен живой друг, а не бессмертный. Кто она вообще такая, чтобы решать, кому жить, а кому умирать? Она всегда решала, считала, что может. Считала, что порезы и следы от ремня на спине очистят её посмертие. Не очистят – она такое же ржавое дерьмо, как и все остальные здесь. Тянула меня куда ей надо, пока любила, а потом бросила. Ты-то хоть меня не бросишь, условный господин Парцес?

Дитр Парцес многое отдал, чтобы так просто менять время в поисках хозяина тени, который сможет с ней справиться. Он отдал всю свою жизнь – жену, друзей, карьеру, он больше не существовал как гражданин. Его даже не рождалось, он стал пустотой. Всемирное посмертие прикоснулось к его сущности ледяным напоминанием, а тень болезненно извернулась на дне его души. Я же уничтожу тебя, доктор гад, ответил бы Дитр Парцес, я буду последним другом в твоей прокуренной жизни. Но вместо этого он ответил:

– Да куда я от тебя денусь, Ребус?

Город, и без того из-за времени и истории имевший другой облик, с туманом так и вовсе сделался неузнаваемым. Кернерский дуб в сквере у Блестящей дуги, который к рождению Дитра уже спилили, ловил фиолетовыми ветками-лапами клубы тумана, а под ним равнодушно позевывала журналистка, общаясь с полицейским, пока его коллеги вытаскивали из петли самоубийцу.

– Ваши глашатаи разрешили освещать только треть самоубийств, – говорила она. – Так что не знаю, дадут ли вообще об этом напечатать. Ну а с другой стороны – о чём ещё писать? Что у нас вообще происходит, кроме самоубийств да бандитских погромов?

– Ты журналист, ты и скажи, – хмыкнул полицейский. – Наша Листра теряет хватку – они там наверху перецапались все, она бегает по Администрации, пытаясь сохранить мужу карьеру.

– Серьёзно? – оживилась журналистка. – Я слышала что-то подобное от девочек из префекционного пула, но им, похоже, запрещают много рассказывать.

– Да нечего там рассказывать. Префект хочет вечный срок. Его поддерживают почти все конфедератские Министры, кроме Улдиса. Конечно, это неприятно, когда против тебя армия. У Листры муж – старший зам Улдиса, ну и… Да тьма с ними, это их нормальное состояние.

Знаешь, что ещё слышал? Наших разгоняют. Но не всех, а только отдел Особой бдительности, – поведал полицейский. – Но есть мнение, что их куда-то переводят, а не увольняют. Создают что-то вроде тайной милиции, даже пригласили специалистов из Доминиона обучать…

– Да ну? – журналистка прищурилась и перевернула листок в блокноте.

– Это слухи, Силера, и я тебе ничего не говорил, – быстро проговорил он. – Поболтай с ребятами из центрального отделения полиции. А ещё лучше – с мелочью из Министерства внешних сношений, те ещё сплетники. Но ты всяко не этим занимаешься…

– Я занимаюсь всем.

Дитр хотел пойти совсем в другое место, но туман будто его не пускал, а тень, прекрасно снюхавшись с серым маревом, дурманила взгляд. Повороты оказывались тупиками, образы домов путались, а дороги он едва мог узнать по целому рою фонарей, которые теперь были обязаны зажигать экипажи даже в дневное время. Туман чуть отступил от его взора, и Дитр понял, что очутился в Административном Циркуляре.

Это ему совершенно не улыбалось – тут были те, кто присутствовал на его процессе, его могли узнать. Тень потянуло на запах каких-то перемен, это было ясно, но пока что все казалось спокойным.

Вдруг послышался грохот и вскрики. Безумная повозка ехала на неприемлемой скорости по радиусу, стукаясь колёсами о тротуар. Люди разбегались, бросая от страха трости и хватаясь за юбки, а когда экипаж поехал прямиком в группку чиновников, собравшихся у вделанной в стену пепельницы, те бросились врассыпную. Лошадь вильнула прочь от стены, но экипаж врезался в здание на повороте. Одно из колёс отлетело и покатилось на дорогу, а несколько мужчин побежали стаскивать полоумного кучера с козел экипажа, который, разгоняясь, тянула за собой испуганная лошадь.