Доктор гад - Евгения Дербоглав

– Нет, – сипло охнул Рофомм.

– …я уже написал.

Пытаясь предотвратить катастрофу, Рофомм примчался в Акк, пока мать его сама туда не вызвала. Матери он боялся, хотя она ни разу в жизни его пальцем не тронула.

Она встретила его всемирным пинком, и молодой человек грохнулся перед ней на колени, не в силах разогнуться. Лирна запустила руку ему в карман и вытащила пузырёк с эритрой. Рофомм молча дышал, наблюдая, как удаляются её домашние туфли, и лишь когда мать покинула переднюю и уже была в зале, крича прислуге, чтобы приготовили комнату её сыну, он решился поднять голову.

Перегнувшись через деревянную балюстраду, за ним наблюдала Эдта. Она изрядно вытянулась за последние три года, что он её не видел, уже была, кажется, совершеннолетняя или что-то около того. Рофомм вскочил с колен и взбежал по ступеням. Конечно же, она была рада его видеть, думал он, обнимая её за талию и целуя в щёки. Почему-то хотелось поцеловать её за ухом и в шею, но он сдержался и ещё крепче прижал её к себе.

– Я по тебе скучал.

– Ничего ты не скучал. Ты ни разу не приехал в Акк. Ты бы не приехал сюда, если б не письмо твоего шефа, – сказала она, и Рофомм отстранился от девушки, не отнимая рук от её талии. – Я сначала думала, отдать ли его твоим родителям, но решилась.

– Да пошла ты, – прошипел он, оттолкнув от себя подругу детства.

За ужином отец запретил наливать ему вина и долго рассуждал о том, какое Рофомм безнравственное существо, наплевавшее на всемирную ответственность многих поколений благородных предков.

– Твой шеф отправит тебя в гражданский госпиталь, с чем я согласен, – вещал Урномм Ребус. – Я написал кузену, чтобы тоже за тобой присмотрел. Заодно поработаешь на сватовстве у его побочной дочери. Тщеславный хлыщ в погонах организовал целый спортивный праздник по двадцатиборью, победителю достанется породистая жена, – сообщил он Лирне, которая покачала головой и закатила глаза. Кузен омма Ребуса, генерал Серебряной Черты, был слишком гралейцем даже для сородичей.

После ужина, когда Рофомм сидел за своими записями, к нему пришла Эдта – мириться.

– Давай я тебя побрею, – мягко сказала она, протянув руку к его подбородку. Рофомм зашипел, но прикосновение стерпел. Девушка достала щётку и предложила хотя бы расчесать его, Рофомм согласился, откидываясь в кресле. Как и когда-то в детстве, она села к нему на колени и принялась водить щёткой по его спутанным кудрям. Руки у неё были ласковые, и пахло от неё хорошо. – Зря ты так. Тебе шло без бороды. В Гоге тебе понравится, я вижу. Я вижу далеко не всё, но из того, что знаю, – в Гог тебе надо, – она отложила щётку, но с колен не слезла.

Она обвила его шею обеими руками и заглянула в глаза. Рофомм уже отвык от ощущения молниеносной пустоты, но не дёрнулся, когда она начала снова смотреть его время. Он понял вдруг, что ему тут хорошо – в кругу семьи, даже не хотелось выпить за ужином, отец мог бы и не беспокоиться. Даже к спичкам не тянуло.

– Понятия не имею, как мы с Равилой будем работать над душескопом, находясь в разных концах страны, – пробормотал он, поигрывая пером двумя пальцами.

– Всё будет хорошо, – ясно ответила Эдта, гладя его по бороде. – Почту у тебя никто не отнимет. Ты увидишь душу. Все, кто умеют смотреть, увидят душу. Это дело твоей жизни, Рофомм. Знаешь, как твой шеф назвал тебя в письме? Гений, вот как.

– Да ладно, полно уж, – смущённо пробормотал он и незнамо зачем провёл пером по Эдтиной руке. Девушка вздрогнула и положила руку на стол, чтобы он гладил дальше. Рофомм не удержался и принялся водить пером по её лицу, когда она, глубоко вздохнув, запрокинула голову, и по шее и ключицам. Из-под тонкой ткани её домашнего платья и нижней сорочки проступали соски, Рофомм нашёл это весьма милым, да и вообще с девушкой на коленях ему сидеть нравилось – до ломоты в паху. В Кампусе к нему лезли девицы, особенно Кеа, но они его не привлекали. То ли дело повзрослевшая Эдта.

– Радость ты моя, – прошептал он ей в шею, щекоча её кожу своей бородой.

– Меня никто не целовал, – она чуть отстранилась от него и расстегнула две пуговицы на платье, намекая, где следует гладить пёрышком. – Поцелуй меня, Рофомм, – голос шёл из самых всемирных глубин её чувственности, как когда-то у Нарлы. Только вот Нарле было за тридцать и делать она могла что угодно, а Эдте – пятнадцать, и за её благополучие отвечала его мать. Она расстегнула ещё одну пуговицу, и Рофомм вдруг словно протрезвел.

– Не глупи, застегнись! Ты чего делаешь?! Иди к себе.

Она обиженно встала и ушла, даже не пожелав ему спокойной ночи.

А на следующий день он вернулся в столицу, так и не поговорив с ней напоследок. Рофомм говорил себе, что она ему не нужна, а он ей – подавно. Это лишь обычная плотская истома, у девушек это проходит годам к семнадцати. А ему – проклятому, бракованному – какая ему женщина? Мирте Колнее семьи не светит, а чем он лучше?

В Гоге ему стало некогда об этом думать. Его и впрямь послали в медкомиссию на сватовское двадцатиборье проверять женихов кузины. У генерала Вергуса была куча незаконнорождённых сыновей и по их числу – количество бытовых шрамов на теле, которые оставляла ему своим кинжалом обиженная изменами жена. Но дочка у него была одна, папенька её баловал и даже устроил спортивные состязания, чтобы породистой девице досталась в мужья самая сильная, быстрая и выносливая особь. Тионна любила все, что её развлекало, и странный родич из столицы занял место постоянного собеседника на почётном месте подле невесты.

– Бегает хорошо, но рожа тупая, – комментировала она, наблюдая за двадцатиборьем. – А этот хмырь. Да он всё равно не победит. Хочешь? – она протянула кузену фляжку, Рофомм отказался. Тионна могла делать что ей вздумается, а вот он тут отбывает наказание.

С родителями он в то время рассорился, и поэтому, когда узнал из письма Тейлы, что они, оказывается, ездили на юг, на границу с Доминионом, чтобы повидаться с Барлем, не заехав к Рофомму на Серебряную Черту, даже не удивился, но ему было неприятно. О том он и поведал кузине, раскуривая папиросу прямо в постели.

Троюродной сестре он наврал, как у него водилось, что никогда не был с женщиной, и взбалмошная девка приняла это за вызов, но проделано всё было в строжайшей тайне – инцухт между родичами до шестого колена у гралейцев был табуирован.

– Да ладно тебе, они тебя любят, – она отмахнулась от табачного дыма и принялась одеваться. На юге дамы носили другое нижнее бельё, отметил Рофомм: если столичные и северянки надевали на сорочку лиф, прошитый жёстким балановым рогом, то в Гоге предпочитали что-то вроде исподнего доспеха, который держал весь торс в «трудовом состоянии». – Любят, хоть ты и чудик. Чудика у меня ещё никогда не было. Скажи, а у вас все на медицинском такие?

Равила и Рофомм обменивались посылками с приспособлениями для душескопа. Рофомм смог разработать полую иглу с пикообразным наконечником, достаточно расширявшим ткани для того, чтобы в плоть вошла крохотная, всемирно усиленная лупа. Иглы тоже были непростые – их делали тем же манером, что и брачные серьги. Иглы проникали не только в плоть, но и в саму суть человека. Души ещё не было видно, но Рофомм уже чувствовал какие-то изменения на всемирном уровне, когда пронзал пальцы иглами. «Главное – состояние объекта, – писал он Равиле. – Мы пытаемся посмотреть душу сознательного человека, а между тем личность человека состоит из посмертного одушевления и собственно души. Соответственно, нам нужно околопосмертное состояние – очень сильное бессознание…» Равила уговорила одного писателя, которому грозила операция под дурманом, проверить на нём теорию, пока он будет в реанимации. Писатель взял в ответ обещание, что ему тоже покажут душу, когда душескоп заработает. Равила что-то увидела, но этого было мало. Она в коллегии с мастерами оптики работала над множ ественным окуляром, который мог бы задействовать больше частей тела. Предполагалось, что один прибор будет выводить взор на предпосмертие из пяти пальцев руки или ноги.