Детство и школа. 1932—1949. Стихи разных лет - Владимир Георгиевич Фалеев

соответствуют вашим представлениям о поэзии.

Несколько слов о языке моих стихотворений. Я стараюсь следовать примеру великих предков, избегая модных словечек и оборотов. Наблюдаемое ныне, особенно в социальных сетях, издевательство над «великим и могучим» не только ужасно огорчает, но и настораживает.

О каком патриотизме, о какой любви к Родине можно говорить, если мы не уважаем и не любим свой собственный, такой прекрасный, удивительно точный, тонкий в оттенках, такой потрясающе выразительный русский язык! Я резкий противник упрощения нашей речи, особенно ее тупого «англизирования». Конечно, в каких-то разумных пределах без этого обойтись нельзя, в специальной терминологии, например. Но совершенно неоправданным выглядит увлечение в последнее время чужими и неблагозвучными для русского уха терминами вроде «мерчендайзеров», «квестов», и прочих «лайфхаков». Или прилипчивая манера «красивости» в названиях самых обычных предприятий быта, в наименованиях магазинов. В свое время над подобным смеялись еще Ильф и Петров, помните – «извозчичья чайная «Версаль». Каждая лавчонка теперь не иначе, как «минимаркет!

Во Франции действует великолепный закон о защите родного французского языка. За использование в названии торговых предприятий иностранных слов надо платить приличный налог, а то и вовсе огромный штраф! Если уж мы завистливо смотрим на Запад, отчего не последовать за Францией? Теперь, после принятия поправок к Конституции РФ, в том числе о статусе русского языка, остается уповать на здравый смысл наших депутатов и повышение уровня образования молодежи. А также на великую силу самого великого и могучего русскогоого языка!

И еще. Я не смею называть себя поэтом. Но мои стихи написаны не по чьему-то заказу. Они совершенно искренние. Они – отражение моего видения мира и моей души.

А теперь о том, с чего все начиналось. Первые опыты написания неких рифмованных текстов относятся к тому удивительному периоду культурной жизни СССР, когда мы увлекались песнями Юрия Визбора, Булата Окуджавы, Высоцкого, слушали джаз и «Битлз» на «костях» – так у нас назывались подпольные грампластинки на рентгеновских снимках. Впрочем, совпадение было только по времени, не более того. О подражании не было и речи.

Собралась однажды компания молодых интеллигентных пар и возникло желание как-то нестандартно встретить Новый год (кажется, 1959-й). Меня попросили что-нибудь сочинить для домашнего «капустника», и жертвой моей иронии стал кандидат наук физик Орест. Тогда очень популярной была песенка про девушку Тоню и ее незадачливого поклонника («В одном отдаленном районе, двенадцатый дом от угла…). Поскольку я немного мог себе аккомпанировать на аккордеоне, я решил сохранить мелодию и написать свой текст. Смысл шутки вы уловите сами, поскольку обыгрывалось отсутствие у Ореста автомобиля (у остальных машины были). Получилось вот что.

В одной отдаленной эпохе, где сила царила и крест,

согласно седому преданью жил доблестный рыцарь Орест.

Имел он жену молодую, был строен, высок и плечист,

но не был Орест, к сожаленью, любитель-автомобилист.

И как-то случилося, братцы, я сам до сих пор не пойму,

доверил Орест покататься с женою дружку своему.

Завел тот мотор кадиллака, доспехи в багаж побросал

и, хлопнувши дверцей небрежно, жену молодую умчал.

Хватился Орест, но уж поздно – растаял бензина дымок,

хотя и ругался он грозно, но слез удержать он не смог.

В любви надо действовать смело, машину иметь самому

И это серьезное дело нельзя доверять никому!

Прости меня, Орест! Шутка получилась не очень доброй (Орест был отнюдь не высок, а напротив небольшого роста и полноват), к тому же довольно скоро с женой они разошлись… Но тогда я сорвал первые аплодисменты, что и подвигло автора на сочинение других шуточных песенок. Тексты их не сохранились, но помню, что они были не такими обидными для адресатов.

А вот с тем, как слово может задеть очень сильно, я и мои сослуживцы по институту Гипрогор столкнулись позже. Спустя несколько лет после первого опыта сочинительства я готовил тексты к «капустнику» для одного из праздничных вечеров (сейчас такие вечера называют корпоративами, но мне почему-то ужасно не нравится это нерусское слово).

Решено было затронуть в выступлении тему давно не ремонтировавшегося паркетного пола в коридоре института. Завхозом тогда был у нас неплохой, в общем, товарищ по фамилии Игнатьев. И вот выходим мы на сцену актового зала и хором поем такие частушки:

Каблучки, эх, стучат и ломаются,

В коридорах народ выражается.

Вспоминает паркетчика и мать его

И хозяйственника, эх, Игнатьева!

В нашем исполнении прозвучало не «Игнатьева», а «эх, и гнать его»… Директор наш Ян Алексеевич Аир-Бабамян был крут и на эту критику отреагировал… увольнением бедного завхоза! «Что ж ты, Володя, так меня подвел, – упрекал меня Игнатьев, – не ожидал!». С тех пор я понял, что со словом нужно обращаться очень осторожно.

Шло время, сочинялись какие-то еще шуточные и поздравительные стихи. Спустя несколько лет мой брат Павел, окончив институт, получил назначение на работу в одно из советских учреждений в Ираке. Из Багдада он прислал свою фотографию на одном из мостов через реку Тигр. В ответном письме я написал ему следующие строки:

По знойным пескам вавилонской земли

три старых шумера уныло брели.

Присел где устало один наугад,

основан позднее был город Багдад.

Столетья летели, пылили пески,

калифы в гаремы ходили с тоски,

и крик муэдзинов протяжный и звонкий

над городом плыл паутиною тонкой.

По улочкам узким, во мраке сокрытым,

Гарун-ар-Рашид ковылял инкогнито,

изящную вязь прихотливых узоров

чеканщики ловко гранили и споро.

Расплавленным золотом солнце сияло,

купцы предлагали товар свой устало,

и оживлялся тогда только город,

когда все ловили багдадского вора…

Но в веке двадцатом не та уж планета.

За пляской реклам не видны минареты,

и только турист утомленный спешит

седых усыпальниц потрогать гранит.

На площади круглой толпятся машины.

Над древней столицею запах бензина.

Лишь небо, по-прежнему сине и знойно,

в фонтаны дворцовые смотрит спокойно.

Как черные полосы шкуры звериной

над Тигром мосты напружинили спины.

Там в позе небрежной, спиной к мавзолеям

стал – руки в карманы – мой брат П.Фалеев.

Гляжу я на снимок. О, город Багдад!

Такому приезжему, верно, ты рад?

Прости ему молодость, местный народ,

С годами такой недостаток пройдет…