Вилла "Амалия" - Паскаль Киньяр

– Я пытаюсь вставить ключ в замок. Ключ не подходит. Пробую еще раз. Ничего не получается. Приглядываюсь и вижу: замок-то новый. Мне кажется, что я схожу с ума. Отступаю назад. Схожу с тротуара на мостовую. Смотрю на дом. Да, это наш дом. Иду к слесарю, что живет рядом. «Да, месье, замок новый. Я сам его и ставил» – «Ах, вот как?» – «А чего вы удивляетесь? Разве этот дом не принадлежит даме, которая прожила в нем много лет?» – «Конечно, разумеется. Это ее дом. Но и я тоже в нем живу…» – «Все может быть, месье, только я не могу ломать замок, который только что поставил». Звоню в соседний дом. Спрашиваю: «Имущество из дома вывозили?» – «Да, месье, все вещи вывезли». – «Когда, в выходные?» – «Нет, месье, их вывозили всю последнюю неделю. И ваша мадам при этом была. Такой кавардак тут устроили! А новые хозяева уже приходили к нам знакомиться. Они из Брюсселя…»

Анна отвернулась к окну.

Отпивая по глотку свое вино, она глядела на порт, на мачты, на силуэты домов в ночи.

– Я провел кошмарные месяцы. Снял номер в отеле, – вполне комфортабельный, но я его возненавидел. Готов был на что угодно, лишь бы не возвращаться туда по вечерам. Пил без передышки. Я был смертельно напуган своей жизнью, тобой, всеми женщинами на свете, одиночеством и отчасти самим собой.

Она отвела взгляд от порта. Посмотрела на него.

– Отчасти… – повторила она.

– Я был уверен, что ты не уехала с другим мужчиной, и это, честно говоря, сильнее всего терзало меня. Я бродил по пустым улицам, совершенно безлюдным в два часа ночи. На работе я кое-как справлялся с делами, зная своих клиентов наизусть, но меня выдавал внешний вид. Да и красноречие мало-помалу пошло на убыль, я перестал выражаться связно оттого, что много плакал и пил.

– Оттого, что пил… – повторила она.

И допила бутылку белого вина, которое заказывала для себя.

– Но меня, конечно, не могли выставить за дверь из-за невнятного произношения или помятой физиономии. Я сам предпочел уехать в Лондон, чтобы больше не видеть Париж. С начальством мы договорились. Вот так.

– Вот так. Ну а Вери? – спросила тогда Анна Хидден.

Он снова начал оправдываться. Она встала. И медленно пошла домой по берегу моря.

– Подумай только, Вери, я с девятилетнего возраста сюда не приезжал!

Почти через сорок лет отсутствия Жорж вновь открывал для себя Бретань.

– А ведь ты в этих краях появился на свет!

Он бережно раскладывал свою черную одежду на гальке.

Трусы он оставил на себе.

И, сотрясаясь от холода, окунулся в волны.

– Идите сюда, Вери, Анна!

– Вот ненормальный, – прошептала Вероника. – Он же умрет! Нет, лично я в воду не пойду.

– Сорок лет я здесь не был. И это последний раз, Элиана!

– Жорж, это чистое безумие!

– Ну и пусть безумие. А ты очень уж боязлива для девочки, которая любит воду.

Он был ужасающе худ. Шел сквозь волны, вздрагивая, когда ветер швырял ему в лицо ледяную пену. Обернувшись к Анне, он умоляюще крикнул:

– Ну давай же! Иди!

– Вода слишком холодная, – твердила Бери. – Кончайте дурить!

Его порыв выглядел так нелепо, что Анна разделась в свой черед.

– Сними лифчик!

Она стянула с груди бюстгальтер. Осталась в тонких трусиках. Он протянул ей руку, чтобы помочь войти в воду. Сейчас им и впрямь было по шесть лет. Он проплыл пару метров брассом и тотчас выскочил на берег. А она, неожиданно для себя, плавала еще довольно долго. Вода была не такая холодная, как ей сперва показалось.

* * *

Они приняли душ. Вери ждала их в гостиной. Анна описала им вчерашний бессмысленный ужин. Жорж сказал ей:

– Вот родили бы ребенка и были бы сейчас вместе.

– Ну конечно, – ответила она.

– Только более зависимые друг от друга, – бросила Вери.

– И более несчастные, – добавила Анна.

– Не факт, – возразила Вери. – Дети преображают женщин и мужчин, которые думают, что это они их создали.

– Во всяком случае, жили бы как люди, без проблем, – сказал Жорж.

– И без иллюзий, – пробормотала Анна.

– А разве это возможно? – подхватила Вери, также вполголоса.

– Не копались бы в себе, были бы сговорчивей, – сказал Жорж.

– Это уж точно.

* * *

Она не смогла подняться с места. Так и просидела в первом ряду с начала до конца погребальной мессы.

Кюре изрекал банальные, умиротворяющие фразы, которые казались ей оскорбительными.

В течение всей службы она ни разу не открыла глаза.

Когда она вышла на церковную паперть, к ней потянулась первая вереница соболезнующих.

Мать завещала похоронить ее в сорока километрах отсюда, в могиле ее собственной матери, в родной деревне ее матери.

* * *

Она почувствовала прелый запах вскопанной земли. Земля была свалена в кучу на краю старой открытой могилы, возле каменного надгробия.

Ей пришлось выслушать еще одну порцию утешений. Но на сей раз процессия оказалась гораздо короче.

Это было маленькое бретонское кладбище с часовней в центре; рядом пролегало национальное шоссе.

Молочные и овощные фургоны с грохотом проносились мимо, чуть снижая скорость, чтобы вписаться в поворот.

Она бросила в могилу горсть земли. И опять стала принимать соболезнования.

К ней подошел кюре. Он указал на роскошную машину, стоявшую на обочине национального шоссе.

Кто-то хотел поговорить с ней.

– Кто это? – спросила она.

И вдруг ее осенило. От этой внезапной догадки у нее подкосились ноги. Но она не обернулась.

– Нет, не хочу, – сказала она. – Передайте ему, что я не хочу.

* * *

Не удержавшись, она все-таки оглянулась. И увидела старика, который ковылял к ней дрожащей походкой, опираясь на палку. Она отпрянула и кинулась бежать. Со стоном покинула кладбище.

Совсем маленький, тщедушный старичок. Ему было уже за девяносто. Лицо скукоженное, как печеное яблоко. Абсолютно седые, зачесанные назад волосы набриолинены, но их слишком короткий упрямый ежик все равно слегка вздымался на макушке. Бледные глаза. Он говорил сухо. Не пожелал идти в деревню. Не пожелал снова увидеть дом, выходивший на пляж.

На пристани какой-то рыбак продавал лангустов.