Любовный недуг - Анхелес Мастретта

Она не знала, сколько времени прошло, ее разбудил звук ключа, медленно поворачивающегося в замке входной двери. Ей стало страшно, потому что она тут же представила мысленно вторжение полиции, о бесчинствах которой слышала всю жизнь, но после этого первого испуга она вспомнила, что должна оберегать больного, доверенного ее заботам, и пошла к двери. Она увидела, как дверь приоткрылась, как темноту улицы прорезал робкий луч фонаря во дворе дома, и, выпрямившись, стала ждать, когда войдет человек в форме и отдаст какой-нибудь ужасный приказ. Но дверь приоткрылась еще шире, и фигура Даниэля в одежде крестьянки, закутанной в накидку, как и прежде, заставила ее задрожать так, как она не позволила бы себе дрожать ни перед одним полицейским.

Они не сказали друг другу ничего, они жили, слыша эхо своих голосов, ибо звук их уже не стал бы излиянием той нетерпеливой любви, что поддерживала их в этой жизни в их редкие встречи. Эмилия всегда представляла себе в мечтах, как она раздевает его, и, когда она сделала это в затопившем их полумраке, их пальцы сами по себе вспомнили былую ловкость, а губы зажглись тем самым пламенем, что всегда не давало им покоя.

На рассвете доктор Куэнка спустился к ним. Он уже почти вошел внутрь, где было еще темно, когда наткнулся на своего сына Даниэля, будто на привидение. Он застал их с Эмилией тяжело дышащих и прекрасных, на полдороге из их обморочного путешествия. У Эмилии горели щеки, а у Даниэля, не успевшего застегнуть рубашку, бешено билось сердце.

– Так любить друг друга вредно, – сказал им Куэнка с одной из самых редких улыбок, которые он подарил миру за время своего скромного существования.

Два дня назад после выступления, расцененного как «призыв к восстанию и оскорбление власти», правительство арестовало Мадеро. Его держали под стражей в Сан-Луис-де-Потоси и намеревались арестовать всех, кого сочтут его друзьями, представляющими собой угрозу, в каком бы уголке этой проклятой республики они ни находились. Особенно стариков, соратников генерала Диаса в дни его республиканской молодости. За то, что они его не понимали, были предателями, с ними обходились гораздо хуже и вершили свой суд быстрее. Доктор Куэнка был одним из них, его дети знали это лучше, чем кто бы то ни было. Они встретились в Сан-Антонио, когда еще и мысли не возникало о возможности ареста Мадеро, и решили вывезти отца в безопасное место, потому что оставить его в обществе людей, собиравшихся у них по воскресеньям, казалось не самым лучшим выходом из сложившейся ситуации. Даниэль приехал в Пуэблу, чтобы забрать отца с собой в Соединенные Штаты. А приехав, подумал, что хорошо бы увезти из страны и Милагрос Вейтиа, а с ней семью Саури и Эмилию.

К его сожалению, его пожелания не были восприняты как безоговорочные приказы, и ему показалось, что никто из тех людей, из-за которых он, собственно, и отправился в это путешествие, не хотел никуда уезжать. Никто, кроме Эмилии, которая за два часа успела забыть о своем врачебном долге и была готова следовать за ним, куда только поведет его отчаянная голова.

– Утром поговорим, – сказал им наконец доктор Куэнка, чтобы больше не выслушивать доводы в пользу отъезда, приводимые его сыном, и отсутствие всяких доводов, слетавших с губ его ученицы.

Он подошел к раненому и позвал на помощь Эмилию. Даниэль зажег электрическую лампочку, установленную Диего в своем кабинете, и стал наблюдать за тем, как его отец и Эмилия предаются объединявшей их страсти. Из самого центра вселенной Эмилии, обретенной им той ночью, он превратился в рядового свидетеля, проникшего в этот мир знаков и терминов, которые были ему незнакомы и которые вызывали у него в душе первые судороги ревности – этого жестокого и глупого чувства, становившегося все острее, по мере того как его отец и Эмилия прямо у него под носом ткали самую совершенную паутину заговора, какую он только мог себе вообразить. Его отец и его жена знали друг о друге вещи, неизвестные ему, и говорили на общем языке, ему недоступном. Когда он увидел, как они выполняют свою работу, без слов понимая что-то очень чуждое ему, он испытал такое потрясение, что не мог понять, кого из них он любит больше, а кого ненавидит меньше.

Эмилия способна была уловить даже дыхание этого сурового человека, который был его отцом, а отец разговаривал с ней так ласково, как никогда не говорил со своими сыновьями. Казалось, они оба танцевали вокруг незнакомца, чью жизнь спасали, и он вдруг подумал, что они никогда не стали бы так стараться, чтобы спасти его. Эмилия любила, кроме него самого, еще одного Куэнку, а его отец любил Эмилию, как никогда не любил его.

Только когда они закончили работать, Эмилия повернула к нему лицо, освещаемое лучом света, проникшим через окно. Она наскоро заплела косу, и новорожденные волосы, непослушно выбиваясь, образовали ласковый ореол вокруг ее головы. Она посмотрела на Даниэля отрешенным взглядом, закрыла глаза, а потом резко открыла их, словно подмигнула, прося у него прощения за то, что была ему неверна целый час в его присутствии.

Даниэль сразу простил ее, и у него снова засосало под ложечкой от желания, как накануне, когда он поворачивал ключ в замке ее дома.

После завтрака доктор Куэнка согласился ехать с сыном за границу. Он был уже слишком стар, чтобы рисковать и подвергать риску других. Он принял это решение, ибо был в полной уверенности, что Милагрос, Риваденейра и семейство Саури не просто зависели от него, но и настолько ассоциировались с его именем, что уже только поэтому подвергали себя опасности.

За его домом снова установили наблюдение, он вряд ли сможет увидеться с сыновьями в ближайшие месяцы, а может, и годы, а поскольку его совместная работа с Эмилией перестала быть тайной, ему уже не нужно было беспокоиться о ее дальнейшем обучении. Эмилия могла сама получить все нужные ей медицинские знания. Может быть, если он сделает сейчас первый шаг, вскоре Саури разрешат дочери поступить в какой-нибудь американский университет, а если все сложится хорошо и небеса смягчат каменное сердце диктатора, может, Мадеро выиграет выборы, и тогда он сможет вернуться домой, чтобы ждать появления на свет внука с глазами его ученицы.

Эмилия предпочла бы не расставаться со своим учителем. Ей хватило того, что она уже столько раз расставалась с Даниэлем, так что, даже когда он был рядом, она не могла жить спокойно, с уверенностью, что он принадлежит ей. Обнимая его при встрече, она чувствовала, что это объятие перед расставанием. Именно потому, что она искала его повсюду, она приблизилась к его отцу, ведь тогда и Даниэль был ближе. Потерять сейчас еще и это утешение было вдвойне тяжко. Но она не стала ни плакать, ни жаловаться в присутствии своего учителя. Она стольким была ему обязана, он так хорошо объяснил ей и словами, и молчанием, что хорошего врача нельзя убить горем, и, только обняв его, она смогла выплакать последние детские слезы в своей жизни.

Они раскрыли свой главный секрет, но тем не менее за эти два года, в течение которых он убедился, что медицина – одна из двух высших страстей этой девушки, наполовину дочери, наполовину сообщницы его одинокой старости, у доктора Куэнки и его ученицы уже накопилось немало маленьких секретов.