Город имени меня - Тори Ру

Зачем? Это больше не мое дело. Через пять минут подъедет такси, собирайся.

— Что, правда исполнишь все, что я попрошу?

— Ага.

* * *

В зеркальной кабинке слишком тесно — чувствую кожей исходящее от Юры тепло, вжимаюсь лопатками в стенку и с пристрастием разглядываю обувь: его черные ботинки на тяжелой подошве и мои пыльные старые кеды.

Колготки-сеточки ни черта не греют, декольте выставляет наружу обширную часть груди, чокер сжимает шею. Мне трудно дышать — от волнения и ощущения собственной никчемности. В таком виде вообще нельзя гулять по ночному городу холодной, почти осенней ночью, но олимпос на фоне дорогих шмоток Юры смотрелся бы слишком нелепо, а красота, как известно, требует жертв.

Стальные створки плавно раздвигаются, как на привязи, ковыляю за темной фигурой Юры через блестящий стеклом и позолотой холл и, спиной ощущая пристальный взгляд новой девчонки за стойкой, выбегаю во двор. На парковке, тарахтя мотором, дожидается вызванное Юрой такси.

Потирая озябшие плечи, спешу к зазывно моргающим фарам, но Юра аккуратно придерживает меня за локоть и вынуждает притормозить:

— Стой, подожди! — Он ставит бутылку на асфальт, снимает с себя черную джинсовую куртку, стаскивает через голову худи и набрасывает джинсовку обратно на плечи, а толстовку протягивает мне: — Вот, надевай.

Повисает немая сцена.

— Кир, хорош тормозить!

Послушно влезаю в теплую просторную вещь — она спадает до самых коленей, укутывает тело теплом и дурманящим загадочным ароматом. Сердце сжимается от сладкой боли, ноги слабеют. Вот она — забота Юры в действии. В сочетании с его обычной холодностью, моей нуждой и волшебством момента работает просто убийственно.

Пока бормочу слова благодарности, Юра уходит, и я вынуждена догонять.

Он снова галантно открывает перед моим носом дверцу — ныряю в теплый салон, здороваюсь с водителем и устраиваюсь поудобнее. Юра называет адрес где-то в отдаленном спальном районе, нисколько не заботясь о моем личном пространстве, приземляется рядом, авто трогается, и я неловко заваливаюсь на него. Пытаюсь подняться, но тяжелая рука опускается на плечо и настойчиво удерживает.

За окном плавно проплывают крыши зданий, кроны деревьев и обрывки мутных облаков в черном небе, в салоне темно, ритм сердца замедляется, одолевает дрема. Я смиряюсь. Пусть это будет сон. Красивый сон... или сказка, рассказанная когда-то на ночь.

Я сама предложила Юре стать заменой друзей, пустившихся в свободное плавание. И ехать в обнимку в такси — это способ спастись от огромного, причиняющего боль мира, раскинувшегося снаружи.

— Как ты познакомился с ребятами? — тихо спрашиваю, и у уха раздается его голос:

— В разное время... С Элькой учился в одной группе, а Оул сам приперся. По объявлению. Когда мы искали нового фронтмена. Приперся и... остался. И так пришелся ко двору, что группа теперь ассоциируется исключительно с ним. Но, признаю: это заслуженно. Он красавчик. Во всем. — Юра надолго замолкает, только радио шелестит в темноте, а на приборной панели мелькают голубые огоньки.

— Даже не представляю, что когда-то Эля и Ярик были не вместе... — шепчу. Горячая рука покоится на плече, а плечо Юры упирается в мой висок. В животе растекается тягучий теплый мед. — Я видела твои старые ролики. Зря ты бросил. Это было очень вдохновляюще...

— Это был лютый кринж, но что ж теперь: было и было... Помогло собрать базовую аудиторию и привело к нам Оула. Все в прошлом, бессмысленно об этом говорить.

Водила сворачивает в глухой проулок, такси останавливается, сказка заканчивается. Юра размыкает объятия, лезет за телефоном, протягивает его к сканеру и рассчитывается. Выбираюсь на воздух и дышу ртом: из него вырываются облачка пара, но мягкое просторное худи и память о прикосновениях его обладателя продолжают изнутри подпитывать теплом.

Юра тенью вырастает рядом, глотает свое вино, и я растерянно озираюсь: нас обступают старые пятиэтажки, далеко в потемки убегает потрескавшаяся асфальтовая дорожка. Несмотря на еще не поздний час, тут безлюдно и тихо: под легким ветром шумят черные деревья, горят фонари и окна квартир, в отдалении лает собака. Юра кажется потерянным и бледным, и я, уловив волну смятения, окончательно убеждаюсь: его нельзя оставлять одного. Сейчас он не столько исполняет мои желания, сколько пользуется предложением, за которое расплатился авансом. Потому что тошно и хочется выть...

— Куда дальше?

— Да все равно... Это район моего детства, недалеко живет мать. Когда вилы, приезжаю сюда — побродить и подумать.

— Ясно, — трогаюсь с места и направляюсь вперед, за круг розоватого мерцающего света. Безмолвие пробирается страхом за шиворот, я спешно выдумываю тему для разговора, но Юра опережает:

— Мне понравилась твоя легенда. Про города и имена...

— Это... мать сочинила. Ее не устраивала жизнь, и она выдумывала другие.

— Я знаю, что у тебя проблемы, а что конкретно произошло? — Юра замедляется, убирает упавшую на лицо прядь и сканирует меня бездонным волшебным взглядом.

Можно съехать с болезненного разговора коронной фразой про Анну Каренину, но не с Юрой, и я выпаливаю:

— Она была зациклена только на себе, на своих траблах, Юр. Этакая первая красавица на селе, которая обязательно вырвется из дыры и всем покажет. Справедливости ради, она хорошо училась, а мой отец — такой же голодранец, живший через два дома — был влюблен в нее как безумный. Оба рано потеряли родителей, поженились сразу после школы и переехали сюда. Обзавелись комнатой в общаге, потом продали дома и расширили жилплощадь, и вроде бы все шло неплохо, но отца по окончании технаря забрали в армию. Оттуда он вернулся через полтора года — инвалидом с изуродованной ногой. Семейная легенда гласит, что из боя папу на себе вытащил сослуживец. В честь спасителя меня и назвали. Прикол, да?.. Так что ты не ошибся, у меня и правда мужское имя.

Мама была со странностями, а мое рождение усугубило болезнь — проявились явные признаки ментального нездоровья. Отец в лепешку расшибался, но ей было на все плевать. Нет, иногда случались и просветления — она пекла блинчики, вязала салфеточки, вывозила из квартиры мусор, стирала и гладила одежду и рассказывала свои сказочки на ночь... А потом опять становилась холодной и загруженной. Однажды она просто ушла и легла под состав. Отец начал пить. А я каждый день доказывала, что он достоин любви. Бесполезно... Ему дороже бутылка. Он продал синьке душу. Только теперь я поняла: никогда не станешь нужным тому, кто любит не тебя...