В объятиях дождя - Чарльз Мартин

– Надеюсь, ты не возражаешь, – сказала она, помахав рукой возле шеи, – киоски на автобусных остановках обширным ассортиментом не отличаются, а этот одеколон стоял в ванной. Извини, если…

– Нет, нет, – протянув руку и покачав головой, возразил я. – Уверен, что она тоже не возражала бы. Просто я так давно не чувствовал этот запах.

– Он тебе нравится?

В отличие от большинства девушек она принимала душ очень быстро. Меня это удивляло. Сам я не спешил, но и не мешкал, и она догнала меня на лестнице, что напомнило о том поцелуе, который она мне когда-то подарила. Вынув ключи из кармана, я указал на чистое белье и стал вытирать мокрые волосы.

– Ты быстро разделалась с мытьем, – заметил я.

– Так было не всегда. Я научилась этому, когда стала матерью.

– А теперь надо поесть. – и я бросил полотенце на перила винтовой лестницы. – Вся эта трясучка вызывает голод. – и, помахав ключами, я открыл дверь. И в это мгновение зазвонил телефон, но я решил не брать трубку:

– Это, наверное, насчет Глю. Запишут на автоответчик.

Телефон прозвонил еще четыре раза, а потом прозвучал отбой, и мы уже открыли дверь, но он зазвонил снова. Кэти нервно, резко обернувшись, взглянула на телефон. Пожав плечами, я подошел, и она сняла трубку:

– Дом Такера Рейна, – сказала она дрожащим голосом, однако понемногу выражение ее лица становилось спокойнее. – Подождите минутку. – и она прижала трубку к груди. – Это какой-то Уэйджмейкер.

– Алло? – я взял трубку.

– Такер, это Гилберт Уэйджмейкер!

– Гибби?

– Такер, Мэтт сбежал и отсутствует уже сутки!

– Как это произошло?

– Улизнул из своей палаты через окно, и мы понятия не имеем, где он может сейчас находиться.

Голос у Гибби был не просто озадаченный: врач, очевидно, ожидал самого худшего.

– По фотокарточке его опознал официант из ресторана Кларка и рассказал, что Мэтт был у них и ел за троих, но с тех пор его никто не видел. И в «Дубах» понятия не имеют, где он может сейчас находиться.

– Приеду утром, – ответил я, а Кэти взяла меня за руку.

– Так?

– Да?

– Его лекарство действует только сутки.

– А это значит?.. – но я уже знал ответ.

– Мэтт сейчас как бомба на взводе, и трудно предсказать, что он сделает, когда минуют эти сутки.

Когда мне исполнилось десять лет, у нас с Мэттом определились две любимые игры, не считая, конечно, бейсбола. Бейсбол был для нас главной игрой, но когда мы не играли в него, то наступала очередь двух довольно странноватых проделок. И первая называлась «шоковой». В одних носках мы прокрадывались по деревянному паркету, заряжаясь статическим электричеством, а потом притрагивались к тому, кто первый попадался нам на глаза. Мы уже десять тысяч раз опробовали это на себе, потому что больше было не на ком: мисс Элла, конечно, не позволяла проделывать с ней подобные штуки.

А вторая игра состояла в том, чтобы кормить ворон на пастбище, и каждый раз мы изобретали что-нибудь новенькое, подкидывали, например, им таблетки от изжоги. Птицы, проглотив штуки три, улетали к водонапорной башне, чтобы немного попить, а потом взлетали, бесшабашные и пьяные, и мы их сбивали на лету над пастбищем. После сорока полетов туда и обратно они хлопались в изнеможении на землю, а у нас были наготове таблетки для следующей стаи. Мы знали, что мисс Элла никогда не позволит нам играть в «птичью игру» поблизости, а поэтому пробирались к бакалейной лавке и, купив пять расфасовок с таблетками и наврав, что у Рекса несварение желудка, мы потом задворками убегали на пастбище, к забору на его северной стороне. Выложив все таблетки в форме опоссума, якобы сбитого автомобилем, мы снова укрывались возле забора и едва удерживались от смеха, наблюдая, как на эту приманку слетались целые стаи птиц, хотя нашей целью было приманить только ворон. Но когда слетались птицы, питавшиеся падалью, – это для нас был настоящий праздник! Огромные толстые, безобразные грифы пожирали таблетки, словно сахар. Так проходило минут пять, и если ничего не случалось, мы начинали опасаться, что таблетки потеряли действенную силу. А затем из их клювов вырывалась пена, и они падали на землю. Ничего удивительнее нам, конечно, видеть не приходилось. Птицы махали крыльями, отрыгивали и ходили, шатаясь, словно Рекс после десяти-двенадцати глотков виски. Штук двадцать все же улетало, к счастью для себя: будучи менее выносливыми и крепкими особями, они не могли прорваться к добыче, поскольку им мешали более сильные, которые и погибали скорее, чем слабаки, – вопреки теории естественного отбора. Когда действо заканчивалось, на северном конце пастбища всегда оставалось штук десять мертвых грифов. Примерно в это же время мисс Элла звонила обеденным колокольчиком, и мы бежали угощаться жареным гусем. Однажды после такой проделки я сказал Мэтту: «А знаешь, мы с тобой оба в дерьме».

Вот так мы постепенно росли, и я становился все более равнодушным и менее участливым, начал сквернословить, но все же только тогда, когда мисс Элла не могла меня услышать.

Мэтт тогда кивнул и указал на пастбище, но похоронить восемь штук грифов до обеда не было никакой возможности, и мы решили отложить это дело до следующего утра, когда можно будет тайком, захватив лопату, приехать опять и забросать погибших птиц землей.

Сев на велосипеды, мы поехали по наклонной бетонированной дорожке, но неожиданно начался дождь, и клочья тумана расстелились над землей. За несколько десятков метров до Уэверли Холл нас нагнал белый «Кадиллак», просигналив фарами о том, что намерен свернуть к бакалейной лавке. Шофер «Кадиллака» проехал мимо Мэтта, но я прибавил скорость и, полагая, что мне удалось перегнать машину, оглянулся и увидел, как большое длинное авто свернуло к лавке прямо перед Мэттом. Он изо всей силы нажал на тормоза, но заскользил в сторону, перелетел через велосипедный руль и, упав лицом прямо на крышку водосточного люка недалеко от меня, разбил голову, которая, казалось, лопнула, как красный воздушный шар. Шофер «Кадиллака» вильнул в сторону, нажал на скорость и был таков, а Мэтт лежал с закрытыми глазами неподвижно и казался трупом. Я спрыгнул с велосипеда и помчался в угловой магазин, но продавец все видел и уже вызвал по телефону «Скорую помощь». Возвратившись, я увидел, что Мэтт, свернувшись клубком, беспомощный, точно младенец, но с широко открытыми глазами, дрожащий от страха и весь красный, лежит в луже крови и мочи. Через несколько минут подоспели санитары. Я рассказал о случившемся, назвал имя и адрес Мэтта. Они положили брата на носилки и погрузили его в машину. Буквально через минуту я замер от оглушительного сигнала кареты «Скорой помощи», но все еще стоял под дождем и размышлял, как же обо всем сообщить мисс Элле. Понимая, что надо взять себя в руки и как можно скорее добраться до места, я отчаянно закрутил педалями. Осилив подъездную дорожку, я, промокший до нитки, вбежал в дом, крича во все горло: «Мама Элла! Мама Элла!»