В пекле огненной дуги - Виталий Мальков

Взяли силой, зажав в углу,

И распяли её втроём

Обнажённую на полу,

Чтоб досталось трём этим псам,

В стонах, в ненависти, в крови,

Всё, что свято берёг ты сам,

Всею силой мужской любви…

Да, тогда, на выступлении рабочих Златоустовского инструментального комбината, эти строки, произнесённые Надей, поразили Семёна в самое сердце. Позже он пытался выучить всё стихотворение, но запомнились только отдельные четверостишья.

Так убей же немца, чтоб он,

А не ты на земле лежал,

Не в твоём дому чтобы стон —

А в его по мёртвым стоял…

Когда он мысленно произносил эти строки, то ощущал в душе нечто невообразимое. Это была настоящая буря чувств: ненависть к захватчикам, нежность к любимой девушке и щемящая жалость к родной земле, которую оскверняет враг.

Так убей же хоть одного!

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей!..

* * *

Полк сделал очередной короткий привал. Рядовые и офицеры сидели и лежали прямо на снегу, повернувшись спинами к ветру и собираясь с силами.

Семён тоже сидел в сугробе, натяигув клапан шерстяного подшлемника до самых глаз, и смотрел на простирающееся во все стороны поле, над которым безудержно буйствовали снежные клубы и завихрения. От вида этого неистовства пурги сама мысль о том, что надо идти дальше, казалась дикой и безумной.

— Слышь, Сеня, как думаешь, до фронта мы когда-нибудь дойдём? — спросил сидевший рядом Потапов. — Или будем так топать до самого Берлина?

Отвечать не хотелось, потому что для разговора требовалось дополнительное усилие. Семён чувствовал, что его одолевает сон, наваливается всей своей неподъёмной тяжестью, закрывает глаза и ввергает в сладкое небытие.

— Не спать, не спать, — бормотал он, пытаясь сопротивляться, и, через силу, разлеплял отяжелевшие веки. — Нельзя поддаваться. Нельзя под-да…

Он с удивлением разглядывал окружающий его экзотический южный пейзаж — точно такой же, какой он когда-то видел на картинке в журнале «Всемирный следопыт». Пальмы, какие-то диковинные развесистые деревья с длинными, заострёнными листьями, кусты с большими красными и белыми цветами… Всё это нежно, до головокружения, благоухало и радовало глаз, а высоко-высоко в ясной небесной синеве сияло непривычно яркое солнце.

— Что за ерунда? — Семён пытался понять, каким образом он оказался здесь, посреди такой несказанной красоты. — Где это я и куда подевался полк?

Тут он заметил, что стоит без полушубка и с босыми ногами.

Вдруг возле него прямо из воздуха появились три жирных, омерзительных своим обличьем, чёрта, покрытых бурой, свалявшейся шерстью. Головы чертей, как и положено, были увенчаны загнутыми, похожими на козлиные, рожками, а на безобразных мордах криво сидели поросячьи пятачки. Ноги этих жутковатых тварей оканчивались копытами, а за спинами их развевались длинные, украшенные кисточками, хвосты. От всех троих чертей исходил омерзительный, тошнотворный запах.

— Ух ты! — Семён растерялся ещё больше. — А что, разве вы вправду существуете?

— А ты как думал, дуралей? — вместо ответа весело спросил резким, скрипучим голосом один из чертей. Левый рог у него наполовину был обломан.

Другие два чёрта не то захрюкали, не то рассмеялись, а потом подхватили Семёна под руки и куда-то поволокли. Он попытался было вырваться, но понял, что не может, — черти, несмотря на их внешнюю обрюзглость и неуклюжесть, оказались необычайно сильны.

— Не дёргайся, паря, — произнёс шедший сзади чёрт с обломанным рогом. — С нами эти штуки не проходят.

— Куда это вы меня тянете? — испуганно спросил Семён.

— Скоро узнаешь, — неопределённо ответил тот чёрт, что держал его за правую руку.

— Ага, узнаешь, — поддакнул чёрт, державший за левую. — Скоро уже.

Между тем всё вокруг как-то незаметно изменилось. Вместо буйной растительности всюду теперь была какая-то унылая, каменисто-пустынная местность. Небо заволокли тучи, и сделалось сумрачно и неуютно.

Черти подтащили его к огромной сковороде, стоявшей на металлической решётке над пылающим очагом.

— Ну-ка, солдатик, полезай на сковороду, — деловито сказал чёрт с обломанным рогом, который, видимо, был главным. — Сейчас мы тебя жарить будем.

— Ещё как будем, — хором поддакнули другие два чёрта и дружно облизнулись.

— Давай, полезай быстрей, — поторопил главный чёрт. — У нас дел и без тебя хватает.

Почему-то Семён почти не ощутил страха от этих слов чертей. Более того, в нём родился решительный протест против предстоящего действа.

— Как это, жарить? — гневно воскликнул он. — Кто вам дал такое право — жарить живого пограничника? И вообще, мой командир взвода разрешил вам меня жарить?

Черти недоумённо переглянулись и пожали плечами.

— А может, ротный разрешил? — продолжал напирать Семён. — Или комбат?

Черти дружно покачали головами, а их главный озадаченно почесал копытом свою козлиную бородку.

— Ну вот видите! — Семён решил полностью перехватить инициативу, вспомнив одну русскую народную сказку, в которой солдат перехитрил чертей. — Это же нарушение воинской субординации. Слыхали про такую?

— Нет, не слыхали, — растерянно произнёс главный чёрт.

— Сразу видно, что вы, черти полосатые, в армии не служили, — весело сказал Семён. — И вообще, разгильдяи вы полные.

— Почему это мы разгильдяи? — обиженно спросил главный чёрт.

— Да потому! Как же вы собрались меня жарить, если масло в сковороде холодное?

Семён подошёл к сковороде и погрузил указательный палец в масло. Оно и в самом деле оказалось холодным — настолько, что палец буквально обожгло холодом.

Он вскрикнул от боли и… открыл глаза. Вокруг по-прежнему бушевала метель, и многих лежащих бойцов уже наполовину занесло снегом.

«Почему они не шевелятся? Спят, что ли? Или замёрзли уже?»

Испугавшись такого предположения, Семён вскочил на ноги и только тут заметил, что на его правой руке нет рукавицы.

«Видать, стянул её во сне, вот холод руку и обжёг», — догадался он и увидел торчащую из снега рукавицу.

Подобрав её и надев на руку, Семён принялся будить спящих, расталкивая их и громко крича. Потом заметил, что ещё несколько человек занимаются тем же, и стал действовать активней.

— Подъём! Подъём, воины! — кричал он и изо всех сил тормошил то одного, то другого товарища. — А ну, вставай! Вставай, я тебе говорю!..