Дороги и люди - Константин Багратович Серебряков

VIII

Необыкновенно интересно и поучительно, приоткрыв дверь в лабораторию публицистической работы Мариэтты Шагинян, познакомиться с тем, как писательница осуществляет свои замыслы.

В очерке «Как я была инструктором ткацкого дела», по сути положившем начало ее публицистике советского времени, уже наметились особенности творческого почерка Шагинян: глубокая, обобщающая мысль, а не просто перечень впечатлений, и постоянное, живое присутствие горячо заинтересованного, увлеченного лирико-авторского «я».

Первоначальный этап подготовки публицистического произведения — сбор материала — охарактеризован ею самою в нескольких словах в очерковой книге «Роман угля и железа». Несколько слов, несколько метафор, но они принципиальны для понимания метода работы публициста. Шагинян назвала сбор материала для очерка «не собиранием грибов в корзинку», то есть внешним накоплением фактов, а работой пчелы, добывающей мед посредством переработки его в себе, своими соками. В предисловии к «Дневникам», вышедшим в начале тридцатых годов, она так разъяснила эту первую, очень важную стадию работы советского писателя-публициста: «Сейчас на вопрос: «как ты пишешь?» — ни одному из нас уже недопустимо ответить, минуя вопрос, как он живет и что делает, потому что нас окружает новый материал, который готовым в руки не дается никому; потому что этот материал еще создается и будет создаваться; потому что получить его, не познав его, — нельзя, а познать его, не участвуя в его делании, — невозможно». Это было сказано ею почти полвека назад, и все с тех пор прошедшие годы Шагинян верна этому собственному завету.

Вот почему так трудно писать о Шагинян: надо знать не только созданные ею книги, но и те «куски» жизни, ее гражданской, человеческой биографии, которые входят, непременно входят в фундамент каждого ее очерка или статьи.

Передо мной — маленькая книжка «Зангезурская медь», появившаяся в середине двадцатых годов. Читатель найдет здесь и описание рудников, и пейзаж, и живые образы людей — от еще неграмотных шахтеров до инженеров. Но он не узнает о том, что писательница спустилась в лишенные вентиляции шахты — там были случаи удушья рабочих, — сама убедилась в тягчайших условиях труда внизу и, едва выбравшись, запротоколировала отсутствие вентиляции и вскоре организовала работы по ее устройству. Не найдет читатель и того факта, что ей удалось раздобыть в Азербайджане два мотора для рудников, которых «начальство» тщетно добивалось целых три года.

Буквально каждый ее очерк, каждая статья имеют вот такой «нижний этаж» личного участия, личной заинтересованности. Этого не знают читатели. Но они чувствуют живую и действенную силу написанного слова, и, может быть, потому Мариэтта Шагинян получает так много писем с просьбой о помощи, совете.

Такое соотношение: с одной стороны — глубокое обобщение и осмысление материала, с другой — личное участие в том, о чем рассказывается, автобиографическое звучание рассказанного — составляет общие черты публицистической работы Шагинян. Большие книги писательницы выросли из зерен такой именно публицистики, начиная с «Гидроцентрали» до Ленинианы.

Чтобы работать таким образом, надо много знать, и притом знать «наперед», не останавливаясь на узнанном. Жизнь непрерывно движется, объем требуемых знаний растет, и во всех областях — технических и гуманитарных — Шагинян непрерывно училась и поныне учится, несмотря на свой почтенный возраст.

Но учение ее тоже особенное. Одному из своих корреспондентов Шагинян как-то написала, что знание греческой философии помогло ей в изучении проблем грузинского марганца. Нет, это не парадокс: широкое образование дает в руки писателя могучее оружие пусть неожиданных, но внутренне оправданных ассоциаций, сравнений и аналогий, с помощью которого он легче разберется в сложных проблемах хозяйства и ярко, художественно, образно расскажет о них читателю. И не говорит ли это о том, что для понимания всей грандиозной широты научно-технической революции недостаточно знания точных наук?

В начале тридцатых годов была устроена выставка, посвященная литературной деятельности Мариэтты Шагинян. В экспозиции были отражены и непрерывная учеба писательницы и ряд практических результатов ее выступлений. В книге отзывов один из посетителей написал: «Это невозможно!» Да, почти невероятно. Но это возможно, если вся жизнь отдана служению новому обществу. И не только возможно — это необходимо для советского публициста.

Казалось бы, из всех жанров литературы скорей всего стареет публицистика, поскольку она связана с «быстротекущим» днем. Но сколь многое в публицистике Мариэтты Шагинян живет и не стареет! В ней всегда находишь неубывающую, живую и одухотворенную мысль. Именно публицистическая сторона такого авантюрно-приключенческого романа, как «Мессменд», сделала его настолько актуальным, что спустя пятьдесят лет после его написания он перешагнул из книги на сцену и с большим успехом шел в Ленинградском ТЮЗе и Норильском заполярном театре. Знаменательно, что данная в сказочной форме тема рабочего как творца, отобравшего у капиталистов власть над вещами, им созданными, и взявшего инициативу в свои руки, созвучна социалистической были.

Читать очерки Мариэтты Шагинян — наслаждение. Читаешь их, как роман. Захватывает все: и сюжет, и знания автора, темперамент мысли, обостряющей суть проблемы. Проблема, какая бы она ни была, вдруг заинтересовывает вас; и вы становитесь соучастником размышлений писателя, а правильнее сказать — кажется, что сама жизнь говорит с вами.

Талант публициста — это умение из многогранного, разноголосого потока жизни выбрать наиважнейшие явления и дать им идейно-нравственную оценку. Мариэтта Шагинян умеет слушать жизнь и чувствовать проблему, которая еще не вышла на поверхность, а находится в глубине повседневности. В ее очерках — удивительное сочетание способности к острому публицистическому анализу с даром художественной изобразительности и философского обобщения. Приведу один из множества примеров. «Гудок» послал ее на строившуюся Южно-Сибирскую магистраль в особом вагоне, который отцеплялся там, где было нужно. Вот какие уроки она извлекает из жизни в этом вагоне.

«...Самое незабвенное, чем одаряет вас жизнь на колесах, — это мудрость самого движения. Как нигде и никогда, начинаешь понимать, что жить — это значит двигаться, потому что стоять, долго стоять — в вагоне, на запасных путях — значит медленно идти на убыль, разлагать и убивать свой быт, терять свою жизнь. Весь внутренний быт вагона охладевает и нарушается. Умирает свет, потому что нельзя уже надеть спасительный ремень под вагон, движением колес заряжающий ваши аккумуляторы; исчезает вода: вагон на запасных путях далек от водокачки, водой не заправляется... Исчезает воздух — начинаешь остро чувствовать кубатуру тесного купе, раздвигавшегося во время хода на все четыре стороны вашего взгляда. Зато растет грязь, неубираемая, неизбежная грязь запасных путей... На пятый день такой стоянки остро понимаешь: стоять —