Русский Лондон - Сергей Романюк

– Как досадно, – отвечал тихо Огарев по-французски, и подал мне руку, чтоб я вышла из кареты; потом он велел кучеру снять с кеба чемоданы и внести их в дом; за сим спросил кучера, сколько ему следует, и заплатил. Francois шел за нами в большом смущении. Войдя в переднюю, Огарев повернулся к Francois и спросил:

– А где же его дети?

Герцен стоял наверху, над лестницей. Услыша голос Огарева, он сбежал, как молодой человек, и бросился обнимать Огарева, потом подошел ко мне: «А, Консуэла?» (так называл он жену Огарева. – Авт.) – сказал он и поцеловал меня тоже.

Видя нашу общую радость, Francois наконец пришел в себя, а сначала он стоял ошеломленный, думая про себя, что эти русские, кажется, берут приступом дом». С тех пор и Герцен, и его друг, и Тучкова жили либо очень близко друг от друга, либо в одном доме, и с тех пор начал завязываться тугой узел их взаимоотношений: Тучкова и Герцен полюбили друг друга.

Несколько дней они собирались поздно вечером, когда им никто не мог помешать, и Герцен бессонными ночами рассказывал им, «…что наболело на его душе за последние годы, он нам рассказывал со всеми подробностями все страшные удары, которые перенес, рассказывал и о болезни и о кончине жены»[121].

Определить место этого дома несколько затруднительно, так как улицы Finchley New Road ни тогда не было, да и сейчас нет, а была (и есть) улица, называемая просто Finchley Road (без New). Возможно, Герцен несколько ошибся и имелась в виду именно Finchley Road у нынешней станции метро St. John’s Wood.

Эти бесконечные переезды утомляли Герцена. В одном из писем он жалуется: «Как бы хотелось, чтоб это была последняя квартира в Лондоне. Не могу привыкнуть к этой земле – да и только – вижу ее хорошие стороны, но incompatibilitе d’humeur [несходство, несовместимость характеров. – фр.] – да и только»[122]. Возможно, что постоянные переезды были связаны с этой несовместимостью, он никак не мог найти согласие, спокойствие внутри себя, что внешне и проявлялось таким образом…

Тучкова оставила подробные воспоминания о квартирах Герцена в Лондоне: «Мне помнится, что мы провели не более полугода в Petersborough Villa. Александр Иванович Герцен охотно менял не только квартиры, но и кварталы: ему скоро были заметны все неудобства занимаемого дома; ему становились невыносимы даже все те же лица в омнибусах, отправляющихся постоянно по одному направлению: в центр города и обратно. Вдобавок, Petersborough Villa имела еще одно большое неудобство. Этот дом состоял из двух квартир, вполне одинаковых, с одной смежной стеной. Как я уже говорила, по воскресеньям у нас собирались разные изгнанники: Чернецкий с Тхоржевским обязательно, немцы, французы, итальянцы. Иногда кто-нибудь из гостей приводил нового, случайного посетителя. Мало-помалу все оживлялись, кто-нибудь начинал играть на фортепиано, иногда пели хором. Дети тоже принимали участие в пении, раздавался веселый гул, смех».

Для русских такое поведение считалось вполне нормальным, но в Англии естественно вызывало протест: «За стеной начиналось постукивание, напоминающее, что в Англии предосудительно проводить так воскресные дни. Герцен по этому поводу приходил в сильное негодование и говорил, что нельзя жить в Англии иначе, как в доме, стоящем совсем отдельно. Это желание вскоре осуществилось. Александр Иванович поручил своему приятелю Саффи в его частых прогулках по отдаленным частям города приискать для нас отдельный дом с садом. Когда Саффи нашел, наконец, Tinkler’s или Laurel’s house, как его звали двояко, он пригласил Александра Ивановича осмотреть этот дом вместе с ним; они остались оба очень довольны своей находкой».

Как писала Тучкова, «Герцен находил, что наш дом тесен» и потому был найден другой и совсем в другом районе города. Герцен сообщает в письме, что 10 сентября 1856 г. он переезжает на юг города, на правый берег Темзы, в район Патни (Putney) по адресу High Street, дом мистера Тинклера (Mr. Tinkler), называемый Laurel House.

Ему повезло с этим домом – он сумел прожить в нем почти два года (редкость при его переездах). Один из многочисленных гостей Герцена, А. П. Милюков, писал о посещении дома: «Видя, что я затрудняюсь поздно возвращаться в город, совсем еще не знакомый мне, он сказал: "Да вы и ночуйте у меня, а завтра можете ехать с первым поездом, вместе с моим сыном". Разумеется, я с радостью согласился. Александр Иванович занимал в Путнее отдельный двухэтажный дом, расположенный в глубине небольшого двора и выходивший другой стороною на прекрасный планированный сад, с сочной, бархатной зеленью, какую можно видеть только в Англии. Помещение отличалось тем комфортом и чистотою, которыми справедливо гордятся англичане. В нижнем этаже была приемная зала, столовая и кабинет, в верхнем – спальня и детские комнаты, везде картины и ковры. Только что мы вошли в залу, как из сада прибежали дети Герцена – Саша, мальчик лет шестнадцати, и две девочки: Наташа, годами двумя моложе брата, Ольга, малютка лет семи, а через несколько минут пришел Николай Платонович Огарев с женою. Александр Иванович познакомил нас. В наружности Огарева с первого взгляда я не нашел ничего особенного: его круглое лицо и небольшая полнота напоминали скорее коренного русского купца, чем поэта. В 7 часов пригласили нас в столовую. Обед с шампанским и фруктами прошел очень оживленно и весело, и, когда затем перешли курить в кабинет, можно было подумать, что мы знакомы уже давно. Герцен обладал той сообщительностью, которая чрезвычайно облегчает и ускоряет короткое сближение»[123].

Тучкова оставила подробное описание жизни Герцена здесь: «Laurel’s house был во всем противоположен Petersborough Villa. Снаружи он скорее походил, под железной крышей, окрашенной в красную краску, на какую-нибудь английскую ферму, чем на городской дом, а со стороны сада весь дом был плотно окутан зеленью, плющ вился снизу доверху по его стенам; перед домом простиралась большая овальная луговина, а по сторонам ее шли дорожки; везде виднелись кусты сирени и воздушного жасмина и другие; кроме того, была пропасть цветов и даже маленькая цветочная оранжерея.

Милый дом, как хорошо в нем было, и как все, чем жили оба друга, развивалось быстро и успешно в то время!

С старшею дочерью Герцена каждый день мы делали два букета, помещая посредине большую белую душистую лилию; один букет был для гостиной, другой – для комнаты Огарева.

От калитки до входной двери приходилось пройти порядочное расстояние; двор был весь вымощен дикарем (т. е. каменными плитами. – Авт.), направо была пустая конюшня, а над ней – сеновал и квартира садовника.

Мы переехали в свое новое помещение и хорошо в нем разместились. Герцен мог ездить в Лондон по железной дороге, станция которой находилась в двух шагах от нашего дома (это станция Putney по линии до вокзала Уотерлу (Waterloo)). А когда Александр Иванович опаздывал, он мог сесть в Фуляме (так она произносила название Fulham) в омнибус, который за Путнейским мостом каждые десять минут отходит в самый центр Лондона.